Keala Settle & The Greatest Showman Ensemble – This Is Me
• • • • • • • • • • • • • • • • • • • •
[table layout=fixed width=100%]
[tr][td] сорваться на другой конец света и желательно автостопом. босые ноги закидывать на приборную панель и выдувать один пузырь вишневой жвачки за другим. бессовестно-короткие джинсовые шорты, бесконечные кожанки и драные джинсы, непременно на коленках. крупные серьги-кольца, целующие шею. крепче завязывать шнурки на старых кедах, а потом надевать каблуки. бряцающие металлические замки. запредельно-громко и жутко близко. танцевать у костра где-то на берегу, до самого утра. никогда не останавливаться. и средний палец как последний аргумент миру, когда тот идет to hell. любить мотыльков, у которых короткая жизнь, но которые летят на огонь. уж лучше сгореть один раз, чем тлеть долго. взрывать петарды, потому что бенгальские огни «скучно», питаться чертовой вредной пищей из макдаков, потому что «вкусно». believer тот, что imagine dragons на повторе снова и снова, откидывать волосы на одну сторону, закидывать одну ногу на другую и выбираться из под домашних арестов прямиком через окно. много браслетов на руках. балансировать по мостам, не думать, вот совсем, любить забираться как можно выше и не бояться с о р в а т ь с я. начинать неожиданно цитировать сэллинджэра, а потом пожимать плечами невинно. Гитара расстроенная, холодная кола, проливать на колени, смеяться заразительно.
игры в переглядки, «кто дольше?» и спрашивать: «ну, а что ты можешь?», танцевать в кузове старого пикапа. взлетать в небеса, точно уверенной, что была когда-то птицей и не бояться в свободном падении лететь в н и з, потому что знает, что подхватят и совершенно уверена в крыльях за спиной.
…мы живем на свете только один раз. мы можем жить я р к о. с блеском.
добро пожаловать в новую эру. полагаю, что это революция.
о боже, она всегда любила radioactive.
«ноги со стола убери» - это то, что я слышу от зои, каждый раз, когда она возвращается с ночной смены в закусочной. Честно, я ненавижу запах острых куриных крыльев и бургеров. Ненавижу эту глупую красную униформу с юбкой и пятнами от кетчупа. Жир оседает на футболке с логотипом этой забегаловки. Короче говоря, ноги со стола приходится убрать, но не смириться с тотальной несправедливостью этого мира.
«почему бы тебе не найти работу в каком-нибудь мюзикле?»
«без образования, рекомендательных – сдалась я кому-то. А жить мы на что будем?»
Этот чертов гамлетовский |гамлетовский же?| вопрос про деньги. чертовы попытки рациональности. Окна квартиры затрясутся – рядом железная дорога и этот звук успокаивал меня по ночам в детстве лучше, чем сказки. мерный стук колес железки. Я забиралась на табуретку, облокачиваясь острыми локтями о подоконник, заглядывала в окно. Родители поздно возвращались домой, потому что самый пик выступлений приходился на вечер – публика ликовала, а я ждала. Я считала вагоны товарных поездов, а однажды таки упала с этой табуретки на пол. Я не плакала – просто поставила табурет обратно, забралась и ждала, пока не увижу родительские улыбки. Daddy показывал пальцами число. Количество мороженого в рожках. Их было видно из окна. У нас, кстати, вечно протекала крыша. А сейчас никто не возвращается. Но крыша все также протекает – чертовы последние этажи кирпичного захолустья Чикаго.
Дерзкий, тщеславный, завораживающий, заманивающий. Такой огромный, что проглотит тебя не задумываясь особенно, потому что ты такой маленький и такой незаметный в этой каменной махине. Город блюза,  джаза и рок-клубов. Город, где в воздухе чувствуется своеобразный металлический привкус, а переулки поздним вечером напоминают о временах мафии, Аль Капоне и гангстерах. Чикаго не романтичен. Монолитный, железобетонный,  с красными мостами, с лязгом раздвигающимися, когда под ними прошмыгивают легкие яхты. Этот лязг застрял у нее в ушах, под ногти въелась металлическая пыль, а перед глазами стоит лес из небоскребов. Цвета Чикаго – коричневый, золотой, бронзовый. Суровый город, который умеет искушать. В Чикаго с озера Мичиган дует пронизывающий ветер, а его называют «городом ветров» в путеводителях.
Homecoming
Приютские дети обожали сладости. На День Благодарения дрались за кусочек индейки и переодевались в костюмы индейцев, прятали в карманы фантики от конфет и у каждого под подушкой была своя шоколадная страна, которая потом размазывалась по казенной наволочке отвратительным коричневым недоразумением. Я прятала конфеты в тумбочку и до сих пор считаю, что это гениально. Приют я помню, обрывочно, да и зачем мне. Помню это нудное «идите парами» и потную ладошку соседки с белокурыми локонами. Соседка была похожа на куклу Барби. Я тоже хотела иметь такие белокурые вьющиеся волосы, но у меня волосы были как все тот же темный шоколад, непослушная копна из кудрей-пружинок. Воспитательница их драла с такой ненавистью, что мне до сих пор интересно, почему я не облысела. That's why мамины руки казались нежнее некуда. Ах да, капуста. Вареная приютская капуста была абсолютно везде – в пирогах, в супе, в картошке. Отвратительная капуста въелась под наряды из секонд-хэнда, я уверена [пусть я и не помню], что все мои кошмары детства были связаны с вареной капустой. Помню, что противный мальчишка отнимал у меня плюшевого кролика Бобби – у него были глаза-пуговицы и удивительно мягкая шерстка. А еще Бобби был единственным, что осталось от родителей. Родителей я не помню, наверное и не должна. Мне не и н т е р е с н о. Я засыпала с ним в обнимку и отказывалась засыпать без него. Иногда Бобби оказывался под кроватью, а я просыпалась среди ночи. Все дети бежали к взрослым, которые приносили им подарки и присматривали себе экземпляр посимпатичнее. Дети облепляли женщин с добрыми глазами и мужчин с сильными руками, а я не успевала, надувалась обиженно, убегала в приютский садик с качелями и деревом, которое ветками стучалось в окна. Подтягивалась, ладони себе стирала [а потом их обрабатывали шипящей штуковиной – больно зараза!], залезала на ветку повыше. Мне доставалось, разумеется, но чем выше для меня – тем всегда лучше. Никто не достанет. К моей маме я спустилась сама.
«Котенок, не спустишься к нам?»
Папа обещал, что  поймает если что. Руки протягивал. Нет, of course, я понятия не имела, что это мама и папа. Зои и тогда была вредной заразой, сказала, что «она же малявка, как она туда залезла?». Это прозвучало, как вызов. Зои – казалась мне тогда невообразимо высокой, но мне понравились мамины руки, так что я уцепилась за ее юбку и отказывалась отпускать до самой последней минуты.
Все взрослые одевались как-то одинаково, а у папы и мамы были яркий красный пиджак и забавная шляпка.
«Клоуны» - говорили им в спину эти скучные дамочки, с которыми я бы задохнулась через месяц окончательно, как в газовой камере.
«Циркачи, котенок, запомни. Мы воздушные гимнасты».
Однажды они пришли [а я уже привыкла их ж д а т ь] и сказали, что: «Пора домой». И это была самая волшебная фраза в моей пятилетней жизни, после фразы про то, что: «Сегодня не будет вареной капусты!».

Magicians
Они говорили, что от меня пахнет арахисом жареным и кошками. «Они» - высокоинтеллектуальные индивиды, с которыми я училась в одном классе, мечтая бросить школу почти сразу же, как только в нее попала. Скучные уроки, скучные обеды, скучные одноклассники. Нет, забираться по канату на уроках физкультуры это, конечно, здорово [да и разве это канат, так, веревочка, вот в ц и р к е – вот это канат], как и перепрыгивать через коня, бегать на стадионе и уворачиваться от бесконечных «вышибальных мячей», чтобы потом зафутболить кому-нибудь в лицо, оставив о себе хотя бы какое-нибудь воспоминание.
Я любила уцепляться за последний вагон поезда, соскакивать с него на очередной остановки поезда, насладившись легким ветерком и городскими видами, надышавшись углем и пылью вдоволь. Каждый раз, пока бежала в цирк, пробегала мимо окон балетной школы. Останавливалась, сама не знаю зачем. У девочек в балетных пачках и пуантах была светлая кожа, тонкие шеи, глаза предательски-голубые. Они выделывали свои бесконечные пируэты около станков, а я смотрела и смотрела, прилипнув к стеклу.
«Хочешь их?» - мама проникновенно заглядывала в глаза, когда в магазине я дотрагивалась пальцами до шелковой поверхности «туфелек принцессы».
«Нет, я хочу на трапецию».
«А оценки? Кто сбежал с последнего урока?»
«История – скучная. А у вас был новый номер!»
Да, балерины очень красивые. Похожие на принцесс или на тех же кукол Барби, одну из которых получила на День Рождения. Но не было ничего лучше фразы человека в смокинге, который, изящным движением руки снимал перчатки и объявлял: «Под куполом цирка выступают…». И, конечно, я хотела летать. Потому что мама и папа летали. А высота всегда привлекала меня. К тому же, пуанты стоили целое состояние.
«Здрасьте, мистер Роудс! Вы не потеряли Тото?»
«Я могу принести обручи!»
«Я сбегаю за девочками, скажу, что им надо поторопиться с гримом!»
В цирке я себя чувствовала, словно рыба в воде, носилась от одного к другому и я уверена, что мое лицо из-за тяжелого красного бархатного занавеса мелькало чаще всех. Я могла ориентироваться в цирке на ощупь, по запаху, с закрытыми глазами. Я сидела на огромной гимнастическом мяче и пыталась делать домашку, свесившись с него к самой земле. Буквы путались вместе с цифрами, в итоге все заканчивалось, если  какой-нибудь мимокродил, ну или слон, толкал хоботом в спину. А еще голос говорил: «Тренировка!». И тогда я выходила на опустевший манеж. Предки мои были… бесстрашными.
«Спину держи».
А я просто хотела подняться выше.
Родители были первоклассными гимнастами, мечтали накопить на обучение Зои в каком-нибудь престижном вузе, потому что сестра, хоть и заучкой не была, но в учебе явно была успешнее меня. А у меня в голове были только полотна, купол, софиты, круглая арена цирка, запах жареного арахиса и полеты, полеты, полеты. Меня поднимали от земли со страховкой, а я мечтала от нее избавиться. Еще выше – а я смеялась. Если кто-то и должен был продолжать семейное дело – то я.
Цирк – это целая магия.
Магия, когда по арене летают мыльные пузыри, вокруг тебя сияют разноцветные лайстики, которые продаются на входе, играет музыка, а тебя поднимают высоко-высоко.
Магия, когда делаешь круг, висишь вниз головой, мир проносится мимо тебя с космической скоростью. Сияешь.
Магия, когда не чувствуешь под ногами землю и она становится тебе и не нужна вовсе. А потом тебя на нее опускают, а зал аплодирует стоя. Вот это была магия всей моей жизни.

У меня в комнате была огромная географическая карта на всю стену. Под окнами стоял старенький [ладно, древний] «мустанг», который с денег, полученных на выступлениях, удалось собрать по частям и выкупить. Я лежала на кровати вместе с Зои, закинув ноги на стену, свесив голову [так, вроде бы кровь к голове лучше приливает] и разглядывала океаны и моря, столицы, отмеченные красными точками.
«Где бы ты хотела побывать?» - толкая старшую в плечо, мешая ей бороздить просторы учебников.
«Отстань, Зэн, я остаюсь в Чикаго и учусь».
«Мир не заканчивается на Чикаго» - я соскакиваю с кровати, тыкаю наугад с закрытыми глазами в первое попавшееся место. Барселона. «Смотри как просто – захотел и поехал».
«У тебя все просто».
«А зачем усложнять?» - разглядывая карту. «На Земле 197 стран. Нельзя всю жизнь просидеть на одном месте!».
Я всегда так думала – нужно только сорваться. Глядя на эту карту мне казалось, что мир в котором живу я слишком маленький.
Зои покачает головой, кинет в меня футболку. Вчерашняя и нестираная. Кину обратно.
«Ты снова будешь участвовать в стрит-дэнс? Почему не сказать родителям, ты же круто танцуешь!».
«Родители хотели, чтобы хотя бы у кого-то из нас было хорошее образование».
«А я типа тупенькая?»
«Мне подсказать ответ?»
«Зараза. Просто я сделаю что-то значительнее. Жить в книжках слишком скучно! А вокруг… т а к о е».
Я хотела сфотографироваться на фоне ночной [непременно] Эйфелевой башни, буду есть круассаны, облизывать пальцы от малинового джема, чтобы на следующий день отправиться куда-нибудь в Англию, чтобы «чай в файв о клок» и Биг Бен, а еще красные телефонные будки и туманные утра. А еще сафари где-нибудь в саванне в Африке. Обязательно белый песок на пляже. Если мечтать – то по-крупному. Мир, этот большой мир вокруг меня, который обо мне еще попросту ничего не знал. Мир должен был узнать м е н я. Все просто.

Родители садят под домашний арест за поездку с друзьями на фестиваль в другой город на все том же старом мустанге. «О чем ты думала?», а я как обычно не думала – села и поехала, закинув в рюкзак пару пачек мармелада со вкусом колы, бутылки с соком и плеер с наушниками.
Ветер в голове, ветер в волосах, прозвище «Летающая девочка».

fall down
Не было Эйфелевой башни. Не было Лондона. Не было Колизея. И гастролей в Вегасе тоже не было.
Зато была холодная, отвратительно-холодная могильная плита «на двоих». Священник монотонным голос читал молитвы. Кто-то прочитал стихотворение, которое часто читают на таких м е р о п р и я т и я х, но от которых становится еще более паршиво. «Над могилой моей не плачь, я не там, я не сплю, поверь…» и «…я не умер, меня там нет».
Меня там нет.
Нет. Нет. Нет.
Пальцы Зои сжимают плечи сильнее, я чувствую сквозь ткань черного платья. Не понимаю зачем она меня держит – будто боится, что я упаду, но для гимнаста упасть, значит умереть, а родители всего лишь ехали на машине. Они не падали, когда исполняли сложнейшие трюки на трапециях, а тут всего лишь какая-то машина, какой-то грузовик, какой-то кювет. Секунда. Вторая. Кто-то сочувственно кинул: «Они и не почувствовали ничего». Хотелось ударить. Правда, хотелось, но у меня конечности впервые к земле приросли. Как тут… полетишь.
Я не падаю, гипнотизируя глазами мрачно-серую плиту. Я жду когда все разойдутся, прикасаюсь ладонью к плите. Холодная. Родители были теплыми. Их и правда здесь н е т.
На следующий день в моем гардеробе находятся какие-то ядовито-красные кеды, бирюзовая майка и белые брюки. Никаких черных платьев, вообще ничего черного. Эйфория. Не верю.
«Я не умер, меня там нет».
Гитарные струны рвутся больно и по рукам, когда играю в каком-то из переходов метро. Мимо проходят люди, выпуская сигаретный дым и нелестные комментарии в лицо. шлёт к Посылаю к чёрту друзей и сваливаю из квартиры, полной укуренных идиотов. Не то что бы приверженец зож, но девиз «не блеванёшь — не кайфанёшь» не поддерживаю.
Гитара за спиной при каждом шаге шлёпает его по заднице, да и идти до дома далековато, но метро уже закрыто, а на такси нет денег. Гитару отец подарил на шестнадцатилетие, сразу после выступления. Гитара сохраняет запах маминых яблочных пирогов с корицей и теплого какао.
Снова цепляться за поезда, бродить по заброшенным зданиям, встречать рассветы где-то на крышах вместе с голубями и стандартно не отвечать на звонки Зои.
Старшая бросила университет, потому что за него «нечем платить». Ах да, а еще «нужно платить за квартиру».
«Тебя нужно кормить» - звучит так, будто я съедаю все наше состояние. 
Зависать на детских лазилках, забираясь на последнюю из железных лестниц, свешиваться с нее, зависая в воздухе, снова вниз головой. И пусть кровь и лучше в черепную коробку приливала, но легче мне от этого не становилось. Все резко стало серым.
Цирк обанкротился, с моей успеваемостью об университете можно было забыть после окончания школы. Кстати, я сбежала с собственного выпускного, успев с каким-то маниакальным удовольствием отказать парню «в потанцевать».
«Ноги со стола», а мне больно смотреть, как сестра потирает распухшие лодыжки после смены, прячет передник пахнущей дымом и жиром от картофеля фри в шкаф и падает без сил на кровать. Это совсем не та жизнь, о которой я мечтала. Это совсем не похоже на полет. Задыхаясь между подработками, разглядывая всю ту же карту на стене, я чувствовала, что что-то не так.
Чикаго душил.

Stranger
Я не верила в Санту с детства. В Иисуса с натягом. А в итоге меня [нас] спас незнакомец, чудак, можно было подумать, что сумасшедший. Незнакомец собирал свое ш о у. Это не был цирк Дю Солей, который мелькал розовой мечтой перед моими глазами после того, как я раздавала все билеты на ночные сеансы в кино. Нечто особенное [по его словам]. Ему нужна была талантливая молодежь, а я каким-то образом отлично подходила. Не совсем «каким-то», потому что видео на Ютубе оказывается никто не отменял. Я баловалась ими, когда лавочка цирка прикрылась окончательно, а желание летать никуда не испарилось.
Всегда мечтала увидеть мир, а шоу обещало быть грандиозным и… корейским? Really?
Информация в принципе скучная.

я и ты стали чертовки фантастическими. понимаешь, что я имею в виду? ты понимаешь. ты был бензином, а я была спичкой, и вместе мы были сверхновой.