///

Страница: 1

Сообщений 1 страница 4 из 4

Поделиться12017-10-12 20:33:28

Автор: minholik
Администратор
Уважение: [+0/-0]

Поднимает руку, смотрит на время часов, объявших запястье. Пальто воскового цвета и туфли новые, тёмно-бардовые, когда-нибудь стиль одежды должен измениться [стиль жизни тоже]. Автомобиль обещали починить к следующей неделе, поэтому на сей раз доведётся обойтись метро. Видит фигуру в чёрном костюме и плаще расстёгнутом, улыбается сдержанно, подходит, протягивая руку. После фразы доброе утро, сонбэ пускается в серьёзные разговор с молодым профессором, о научной деятельности, достижениях в медицине и перспективах будущего. Когда он увлечён, окружающий мир смазывается в одно непонятное пятно, а шум приглушается, словно динамик телефонный накрыли чем-то. Ловко обходит людей, которых здесь множество невероятное, старается не терять нить разговора, тянет её на несколько метров, выплёскивая свои безграничные идеи.
– Я хочу поработать над этим проектом, что думаете? – заходит следом в вагон, хватается за поручень, явно не привыкший или отвыкший от подобного рода общественного транспорта.
– Отличная задумка, предоставьте мне подробный план, хочу знать все детали.
– Что ж, буду работать над этим, – поправляет съехавшие на миллиметр, круглые очки и растягивает губы в довольной улыбке. Выталкивается поток людей, попадается на глазах резвый мальчишка и толкает случайно, без каких-либо задних мыслей — снова кофе мимо и пятно на восковом цвете. Едва успевает взгляд поднять — оглушительный треск и грохот. Осколки дождём рассыпаются, сверкают в прямых, солнечных лучах, отбрасывают тысячи зайчиков озорных. Паника охватывает вечно жужжащее метро, врывается в сердца и души прохожих, останавливая куда-то спешащих, заставляя позабыть обо всём. Ребёнок в осколках. Ребёнок, а под ним расплывается светло-красная кровь. Кровь как сигнал, красный сигнал, и он реагирует мгновенно, срываясь с места и расталкивая любопытных, взволнованных, перепуганных. Наблюдает пристально как смелая девушка оказывает первую помощь и с того момента не помнит н и ч е г о. Проваливается глубоко в своё горячо любимое увлечение, дело всей жизни, то, что своим долгом зовёт — спасение. Даёт подсказки ей, а потом сам берётся за операцию своеобразную прямо посреди метро, коленями на холодных плитах. Отключён от питания, отключён от окружающего мира — вне зоны досягаемости.

[align=justify]– Подготовьтесь к операции, у вас три минуты.
– Но . . . вы . . .
– Три минуты!
– Понял.
– Прошу прощения профессор, если не поторопится . . .
– Я всё понимаю, доктор Сон. Мне думается, это самое лучшее начало. Буду ждать вас.
Кивает кратко, а чья-то рука останавливает настойчиво и голос словно знакомый до боли, эхом отдаётся во внутренней пустоте. Не оборачивается, лишь улыбается смотря в сторону, мыслями уже в операционной. Уже зная, предугадывая свои действия наперёд.
– Знаю.
А рука вырвется. Прости. Ты знаешь почему я спешил, почему я не узнал. Или притворился что не узнал. Ты знаешь, тот ребёнок угодил в оковы смертельной опасности. Время в свою очередь жестоко по отношению к нам.

[align=justify]Начищает грубой губкой, впитавшей раствор, руки — старательно и сосредоточено. Смывает под тёплыми струями, вытирает стерильными салфетками и отправляет в мусорный контейнер, зажав педаль снизу ногой. Антисептик втирает в кожу кистей и предплечья, опасливо поглядывая на часы настенные. Позади из проёма солнечные лучи проскальзывают, чьи-то шаги гулкие, разговоры невнятные, не оборачивается, не замечает даже. Разбегаются в стороны двери, слепит яркий свет, успокаивается и оседает полупрозрачной голубизной, окутывает мягко. Словно здесь наступило тихое, зимнее утро. Спокойствие невероятное нарушает писк приборов, дребезжание железных инструментов и шорох халатов. Когда заходит, мгновенно реагирует операционная медсестра, приближаясь стремительно, но тихо и каждое движение тягучее, плавное. Всё плывёт точно по морской глади в безветренный день, когда небо чисто-голубое, только солнца в этом отдельном мире, не бывает, потому что оно внезапно смертельно опасно.
– Где анестезиолог? – холод в твоём голосе замораживает остатки эмоций — им здесь никогда не было места. А ты можешь дышать в их отсутствии.
– Сейчас идёт несколько операций, анестезиолог нашего отделения занят . . .
– Ищите, времени катастрофически мало.
Проводит смятенным взглядом медбрата, отмахивается мысленно и расставляет руки, вдыхая глубоко. Наклоняется, а медсестра накидывает стерильный халат, закидывает на плечи тесёмки, позади ловко ухватывает санитарка и завязывает быстро. Каждое движение отработано до машинального, чёткого уровня. Руки прячет в раскрытые, виниловые перчатки и согнув в локтях, поднимает вверх. Женщина указывает рукой на экран в стороне, а на его лице неловкая улыбка скользнула. Операционные немного разнятся. А это первый раз. Окидывает взглядом и секунды достаточно для здравой оценки ситуации.
– Повреждены селезёнка и печень, в остальном, результаты неплохие. Анестезиолог?
– Я здесь! Готов к работе, док.
Невыносимый день, когда слышатся родные голос, когда врываются беспардонно в душу, когда прошлое оживает и серые картинки заливаются цветом. Секунда и стряхнёт незваную сентиментальность и осеннюю меланхолию, ему вовсе непривычную, не свойственную.
– Внимательно следите за показателями и докладывайте о любых изменениях. Начнём вскрытие. – Есть.
– Скальпель.
Тянется красная линия, когда острый кончик скальпеля рассекает светлую кожу. Верхний срединный разрез и брюшная полость раскрывается на глазах тёмно-алым цветком — по краям разреза ординаторы устанавливают зажимы и шпателя.
– Зонд.
– Доктор Ли, – вовсе не твой голос, будто равнодушный, равнодушный к этому человеку. – Необходимо остановить кровотечение, временно сделайте это зажимом. Сдавите сосуд в поджелудочно-селезёночной связке. Отлично, отсос.
Кровотечение останавливается на определённое время, подпуская, казалось, любопытных медиков ближе к цели-раскопке.
– Повреждение печени щадящее, каким образом можно зашить эти раны?
– Простыми узловыми швами?
– Верно, узловые кетгутовые швы. Сделаем это быстро . . . прежде чем . . . принесите аппарат для узи. Займёмся швами. Вкалываем на расстоянии двух сантиметров от края раны.
Стягивают нити, сближая края раны предельно осторожно, чтобы уже наложенные швы не прорезались. Он хмурится невольно от гулко раздавшегося голоса в голове эхо . . . Достаёт повреждённый орган, спрятавшийся глубже.
– Таким же образом наложим швы на селезёнке. Придержите её, я наложу швы.
Незаметно напрягается, сосредотачивает зрение на одной точке, машинально двигая руками и пальцами, зашивая с крайней осторожностью, рану.
– Отсос, – трубка всасывает наплывшее, красное озеро в брюшной полости.
– Что с показателями?
Анестезиолога перебивает режущий писк — обеспокоенный взгляд взлетает к лицу, спрятанному в маске.
– Аппарат для узи, быстрее! – голос немного рвётся. Медсестра протягивает провод с датчиком, доктор определяет основные доступы для исследования, смазывает глицерином, смотрит пристально на экран.
– Проблемы с сердцем предотвратить было почти невозможно, ведь так?
– Нет, проблема была видна сразу же, только на первое место мы поставили внутренне кровотечение. Теперь . . . у пациента триада Бека, это ясно из глухих тонов сердца, хотя другие показатели в норме. Следовательно . . .
– Острая тампонада сердца. Из-за чего?
– Верно, из-за шока повреждены сердечные стенки, обильное кровоизлияние способствует накоплению жидкости ещё больше. Диагностирование показывает, что пункция перикарды возможна. Прямо сейчас мы приступим. Разделим эпигастральную область. Скальпель.
Некоторое напряжение растекается внутри, застывает холодным железом, а от чрезмерной сосредоточенности тупая боль в висках. Глаза норовят пробраться глубже, глубже скальпеля и зонда. Собственное сердце едва укротимо, оно по своей глупой привычке, взывает к другому громкими ударами. На мгновенье опускает веки и берёт над собой контроль высшего уровня, погружаясь в рассечённую полость, отделяя зрительно каждый сосуд, каждую частицу, едва различимую от всепоглощающего красного.
– Для снижения давления необходимо разрезать полость перикарда.
Маленькое, детское сердечко зажато холодными, железными шпателями, запущены лапчатые пинцеты и острый конец скальпеля делает надрез. Тёмно-бардовая жидкость хлынет, взывая к беспокойству, а вместе с ней капли холодного пота на лбу.
– Кровотечение усилилось!
– Спокойно. Отсос, ещё раз, отсос. Внимательно посмотрите, нужно найти его источник.
Прозрачная трубка снова хрипит и высасывает быстро вытекающую жидкость, а глаза слегка растерянно бегают по всевозможным источникам. Мысленное остановись! Сегодня волнение достигает высшей точки, запрещённой личной тобой. Концентрируется вновь, наклоняясь ближе, раскрывая глаза шире.
– Я не вижу никаких . . .
– Времени терять нельзя, кровотечение сильное и не останавливается. Нужно открыть сердце и остановить его . . . изнутри. Приготовиться к стернотомии. Разрез. Рассечение электрокоагулятором, – пальцами разделяет ткани загрудинного пространства, удаляет надкостницу у верхнего края рукоятки грудины. – Костная пила, – получает инструмент в руки, устанавливает, останавливает вентиляцию лёгких и ведёт распил сверху вниз.
– Но нам не удаётся обнаружить источник даже внутри так быстро.
– Прошло всего несколько . . .
– Очень много. Давление начинает падать, а это остановка сердца.
– Уже! С сорока пяти на тридцать! Остановка.
– Доктор Ли, немедленно введите вазопрессор. Подготовьте дефибриллятор, быстро! Разряд на 5 кВ, – только ты ждать не собираешься и это вне твоих собственных законов. Двумя руками производишь ритмичное сжатие маленького, слабо-слабо стучащего сердца. И умоляешь безмолвно застучать громче. Вторишь ну же, я не слышу тебя. Берёт, почти вырывает из рук медсестры инструмент жизненно необходимый, прикладывает электроды к обнаженному органу.
– Давай же. Разряд! – вспышка, невидимая никому вспышка перед глазами. Давай же! – Разряд! – вспышка, вздрагиваешь от сильного удара. Размеренный писк, волны на мониторе восстанавливаются и облегчение со словами сердцебиение восстановлено. Секунду-две наблюдает за сердечным ритмом цифровым, не ощущая, как потные капли застилают лоб и лицо, как мелкая дрожь крадётся по телу. Выпускать выдох, облегчённый для него слишком рано. И будет рано до последнего шва.
– Мец, –протягивает руку в кратком ожидании и быстрыми, верными движениями раскрывает стенки сердца, пускается в бардовое, цвета точно спелой вишни, море. Искать источник кровотечения. Искать.
– Источник: верхняя половая вена и правое предсердие. Накладываем швы.
Оно выбивается, бьётся громко и норовит отдаться плясу, словно получило свободу долгожданную от просторной, грудной клетки. Маленькое, юное сердечко, напугавшее взрослых всерьёз. Повышенное напряжение и волнение отходит, спокойно и правильно он накладывает швы, обращаясь за помощь к доктору Ли и доктору Чхве. Тянет нитку, а взгляд оседает, буря в глазах стихает, находя убежище в щелях надёжных скал. Однако всё так же сосредоточено и внимательно, тянет нитку, завязывает.
– Кровотечение остановлено. Показатели?
– Пульс сто шестьдесят. Давление девяносто на шестьдесят. Насыщение крови девяносто процентов.
– Отлично.
– Доктор Сон, мы можем закончить.
– Нет, зашивать будем вместе. К тому же, нужно убрать оставшуюся жидкость и завершить пункцию. Это наша первая операция, давайте вместе доведём её до конца.
– Наша первая операция? Неужели . . . вы тот самый . . .
– Да, сосредоточьтесь, нам предстоит сделать ещё немало швов, – улыбка, скрытая в маске бледно-голубой, а в тёмных глазах отблески загадочности и радости какой-то.

Поделиться22017-10-22 19:48:03

Автор: minholik
Администратор
Уважение: [+0/-0]

Город в серой массе, город живёт своей обыденной жизнью, вдыхает и выдыхает серый дым. Серое, невзрачное пятно и всполохи — ярко-красные, ярко-оранжевые деревья, листья, которые срывает стылый ветер. Начало второго, стихает, оседает постепенно, позволяя выцветающему парку побыть в тишине перед стужей и зимними метелями. Мальчишка выбегает вперёд и садится на сухую лавочку, скрещивая руки на груди. Дует свои милые губки.
– Не понимаешь ты ничего, папа. Он говорил разные гадости на мою сестру. Ты не говори никому, но я же люблю Саран, она же моя сестра. Моя гордость была задета.
– И теперь твоя гордость - синяк под глазом. Мама испугается.
– Давай не скажем . . .
– Понимаешь, сынок, такая штука, говорить всегда нужно. Говорить правду. Особенно близким людям.
– Тогда скажи мне правду. Какая максимальная скорость у боинга семьсот тридцать семь?
– Восемьсот восемьдесят километров в час.
– Ого . . . о, это мне? – выхватывает из рук небольшой самолётик.
– Дай характеристику.
– Это модель aerion sbj, их делают в Америке.
– Нравится?
– Да! Очень круто!
– Но ты не надейся и не мечтай. Не будем расстраивать бабушку.
– Почему?
– Потому что я достаточно её расстроил.
– Ты бы мог заработать очень много денег. Ты бы много чего смог, даже купить себе самолёт, правда?
– Точно, я бы мог . . . я бы мог не сказать кое-чего вашей маме. Мог не поехать в Германию и не купить то кольцо.
– Мог бы не сказать, как любишь её?
– Смышлёный какой. Именно! Я больше всего на свете боялся не сказать ей этого. Поэтому важно успеть, важно успеть сказать что-то тому, кого любишь. Важно сказать, что ты его любишь. У нас с мамой всё хорошо, потому что мы успели.
Тео опустит голову в задумчивости совсем не детской. Будет молчать минут пять, а потом внезапно растянет губы в искренней улыбке.
– Хочешь, чтобы сказал сестре? Хорошо.
– Молодец. Ты надежда нашей семьи! Ты должен заработать много денег и купить нам самолёт. Давай так и сделаем.

– Знаешь в чём секрет? Я хочу принести тебе кофе в постель, это желание работает лучше любого будильника, – склоняет голову к плечу, рассматривая её в объятьях солнечных лучей.
– Зачем? Тебе это нравится? Ты должна справиться, буду приносить тебе кофе, заказывать завтрак, обед и ужин . . . или готовить. Я позабочусь о тебе, Гё. И мне всё же интересно, как ты умудряешься спать настолько, аккуратно? Почему . . . – тянется к ней, всматривается в лицо, любимое лицо и знакомые до боли черты — всматривается до мелких деталей. – ты такая красивая? Даже утром, ты сражаешь меня своей красотой. В чём твой секрет? Я тоже так хочу, – отстраняется резко, остаётся при всей серьёзности, но мельком нежно улыбается.
– Завязать хвост? Не могу обещать, что получится . . . – неуверенно. Пальцы путаются в волосах, касаются кожи невзначай и ему самому н р а в и т с я. Ему нравится прикасаться к ней, нравится ощущать эту тонкую нежность и тепло, этот пьянящий вечно, аромат. Только попытка за попыткой — тщетно.
– Кажется, легче слетать на луну, правда. Предлагаю угнать ракету и найти к ней инструкцию, если она вообще есть, – смотрит снова влюблённо, улыбка от души, когда слышит смех. Твой смех прекрасен, ты знала? Я безумно люблю твой смех. А ещё время никогда не ждёт, и он подумал, что надо бы поторопить. Зря ты так. Подходит к двери, прислоняется к ней всем телом и ухом — плотно. Качает головой, посмеиваясь и стучи настойчиво. Вздрагивает, когда открывает, потому что открывает немного неожиданно.
– Я . . . я . . . да ладно тебе! Будто я не знаю, чем ты занимаешься в ванной! Ошибаешься, твои секреты раскрываются всё чаще. Тебе нужно личное пространство? Гё! Пять минут. Не больше.

Скрестив руки на груди, утыкается взглядом в потолок, постукивает пальцем, остаётся дождаться, когда завяжет шнурки.
– Не говорила и правильно сделала . . . что? – хмурится, брови сдвигаются и на лбу возникают складки. Каждое слово точно капля горючего в стремительно разгорающийся костёр. Ты ведь, шуток не понимаешь. Никогда не понимал. Невыносимый как говорят друзья. Вырывает бумажку из рук. А что он ещё мог? Точно не поделиться с кем-то своей невестой. Я жадный, Гё. Даже слишком жадный, если речь о тебе. – Личную жизнь? Твоя личная жизнь — это я. Разве нет? Хочешь научиться танцевать? Давай я тебя научу, – проваливаясь куда-то сквозь, сквозь её голос, заостряя внимание на своих, вспыхнувших чувствах, поднимает руку, встаёт на носки, чтоб уж точно не добралась до той, чёртовой бумажки с чёртовым номером.
– Кто ещё чем пользуется! За встречу с такой красоткой кто угодно танцам учить будет! Всё, давай просто забудем! – голос подпрыгивает до самых высоких точек, а пальцы ловко, страстно, в порыве, рвут на клочья бумажку. Лишь одно пошутила останавливает, будто ведро ледяной воды на разыгравшееся пламя — мгновенно потухает.
– Что? Проверка? Серьёзно? – нервно усмехается. – Да-да, идём, – едва сдерживается, потому что не смешно, потому что лицо отражает всё, перевёрнутое душевное состояние. Ты не понимаешь шуток, но её любишь безумно. – Только не думай, что это пройдёт бесследно.

Шум в наушниках рассеивается, он снова сосредоточен, пребывает в приятном напряжении, полностью взяв полёт под свой контроль, в свои руки. Полёт увлекает, полёт — часть жизни. Твоя жизнь состоит из двух частей: она и небо. Отвлекается, прислушиваясь к мягко-бархатному голосу. Снова тебе просто нравится слышать и слушать. Тебе нравится её голос. Тебе нравится всё.
– В любом случае они не могут быть против, потому что знают о наших чувствах. Верно? Но без правильного момента не обойтись. С твоим отцом, и с моей матерью можно справиться. Только мою маму нужно подготовить, я займусь этим.
Маленький цетус благополучно коснулся земли и полёт был завершён, так же не менее благополучно. Джун встретился с его владельцем, бывшим однокурсником и сослуживцем, родители которого весьма обеспеченные. Крепкое рукопожатие и объятья — благодарность. Этот полёт оказался судьбоносным, оказался важным и, прекрасным воспоминанием на всю, оставшуюся жизнь.
Останавливается возле экрана, а взгляд внезапно обеспокоенно-серьёзный. Ты уже тогда догадывался о своём новом назначении. Уже тогда почувствовал, как тяжелеет, наливается свинцом, сердце. Только после успешного полёта, окрылённый, думал слишком оптимистично.
– Тебе нехорошо? На самом деле, не очень-то вкусно было. Не смешно как-то.
Потому что душа тяжелеет.

Родители застают врасплох. Джун застывает в проходе, взгляд до невозможности удивлённый, а потом постепенно пустеет от резкой потерянности. У нас проблемы? А как же правильный момент? Неспешно и шатко стягивает кроссовки, осторожно ставит в сторонке, косо поглядывая на собравшуюся семью. Прыгает глазами с одного на другого, пытаясь дать оценку ситуации со стороны и вычислить исход. Положительный или отрицательный? В один чудесный момент тяжёлый взгляд находит его, именно находит и падает увесистым камнем. Не по себе вдруг, мелкие мурашки по рукам и спине. Когда Гё пытается ответить, а потом замолкает, понимает, что они ближе к поражению. Оправдания не находятся. Он болеет за неё, только отец побеждает. Осторожно смотрит на её руки — кольца не видно. Выдыхает. И чего ты боишься? Как трусливо. Продолжает молчать, падая в собственные мысли, стараясь отразить тяжёлый взгляд, который снова на его лице. Тогда ты не знал, что однажды п о й м ё ш ь этот взгляд. Тогда ты многого не знал. Ты боялся. Боялся, что кто-то отнимет её. Неожиданно смелеет, выпрямляет спину и норовит дать достойный отпор. Ест медленно и маленькими кусками, чтобы невзначай не подавиться. Только как оказалось, убивает не только вода и мороженое, убивает даже самая вкусная еда [безумно любит как готовит госпожа Сон]. После совершенно неожиданных слов 'женушки' закашливается снова, и делать вид будто ничего не происходит сложнее, невозможно под этим взглядом невыносимым. Хорошо, мы немного соврём. Мы немного . . . Губы кривятся в непонятной, неразборчивой улыбке, а потом разольётся нервный смешок. Неровный ручей падает в спокойную гладь реки — подступает временное спокойствие, позволяющее расслабиться и опустить напряжённые плечи. До определённого момента. До того самого. Ей нехорошо. Он дёргается, выпуская палочки из рук и придерживая за плечо.
– Милая, ты в порядке? Что с тобой? – не сразу замечает как меняется обстановка, не сразу замечает взгляд ещё более тяжёлый. Рука соскальзывает с её плеч, настораживается, поднимается и пятится назад чрезмерно осторожно, на секунду боясь, что дверь исчезнет и, если убегать — через окно. Ты безумец иногда. Вытягивает руки, пытается взглядом сказать спокойно-спокойно, всё хорошо. Да только мухобойка в руке и разборки можно устраивать только с ним, по-мужски. Он определённо не то подумал, а виновным мог быть только Джун. Гё спасает. Гё спасает всегда. Выдох облегчённый. А потом подхватывает и два голоса сливаются в один. Мы собираемся пожениться.
Джун, ты должен был понять . . .

Город под белым куполом — яркий свет режет глаза. Морозный ветер бродит по углам, рыщет будто, раздосадованный потому что его время истекает, истекает последними, безжалостными порывами. Снежные островки днём подтаивают, иногда застывают, иногда дороги скользкие, иногда ходить по ним небезопасно. Ты говоришь об этом каждое утро. Ты настойчиво предлагаешь подвезти, а она вырывает руку и заявляет, что до школы двадцать минут, я сама. Хладнокровный март и чувство, словно сегодня осень, точно не весна. А ведь на календаре тринадцатое марта. Хладнокровный март и крупные капли дождя бьются о стекло окна твоего дома. Руки за спиной, взгляд глубоко-задумчивый, способный рассказать о твоей жизни. С возрастом всё чаще стоишь, наблюдая за несносной погодой, всё чаще пускаешься в ручьи философских рассуждений. О жизни. Зря. Жизнь твоя сложилась замечательно и это не предел, это не конец. Это обыкновенное повышение.
Обернёшься, слыша, как приближаются осторожные, родные шаги. Их отличишь, их услышишь среди миллиона, среди миллиарда самых разных шагов. Её шаги. Окидывает взглядом, улыбается, теряясь на мгновенье в тишине, за которой только приглушённый шум дождя.
– Тебе всё ещё идёт тёмно-синий. Выглядишь прекрасно, – руки на плечах, а глаза до сих пор повествуют о той огромной любви, до сих пор смотрит так влюблённо. Как однажды на Филиппинах, как однажды, когда безымянный палец объяло серебряное кольцо. А с возрастом ты более сентиментален, поддаёшься меланхолии, возвращаешься в прошлое с неким трепетом, порой с некой тоской. Иногда. Если идёт дождь и небо белое до остроты.
– И зачем нам это фото? Подумаешь, повышение, – ворчишь, оправдывая слова дочери ты как старик, пап. Немного озорства в тёмных глазах, а пальцы сжимают её плечи. Шаг вперёд и целуешь в лоб, опустив веки, задерживая минуту. Хотелось задержать на вечность. Тёмно-синее платье чуть темнее твоей парадной формы. – Нам пора, – шёпотом.
– Где дети? Они готовы?
– Я нашёл свой зонтик!
– И где же?
– За шкаф . . . упал . . .
– Я же говорил, а ты не верил. Извинись перед сестрой.
– Саарааан! Выходи.
– Саран, нам пора.
Постучишь в дверь её спальни, ответит тишина. Постучишь ещё раз — тишина. На мгновенье беспокойство окутает, ручка опустится и толкнёшь вперёд, откроешь. Без разрешения договорились не врываться друг к другу, а сегодня не вышло. Она смотрит в телефон полностью завороженно, не шевелясь.
– Саран?
Вздрагивает и взгляд взлетает, перепуганный, уже не ребёнка, уже подростка. Ты выросла, девочка. Ей скоро семнадцать. Только для тебя вечный ребёнок, только для тебя единственная, любимая дочь.
– Я . . .
– Нам пора ехать. Всё в порядке?
Молча кивает, поднимается резко и толкнув невзначай, быстро спускается по лестнице. Прячет глаза и чувство возникает, будто ей неловко. А ты переживаешь в с е г д а. Ты не можешь выпустить из пристального внимания, когда что-то не так.
– Дождь закончился, и зачем я лазил за шкаф . . . – расстроено скажет Тео, опуская руки. Вероятно, потому, что не успел раскрыть новый зонт — тот сразу же затерялся.

Отдаёшь предпочтение, впрочем, как и все твои сослуживцы, одной фотостудии. До сих пор выглядит как старенькая, точно антиквариат, оформленная в стиле ретро, не хватает только пыли. Нет, внутри всегда чисто и держит студию бывалый военный, поэтому знает, как делать эти фото по случаю повышения. Встречает широкой улыбкой и объятьями, руку Хегё целует со всей скромностью, так по-старому, так непривычно для нынешнего времени. Ты улыбаешься в ответ, пожимаешь плечами на поздравления, немного эмоциональные. Этот человек наблюдает как его мечты сбываются в жизнях других людей. В чужих жизнях. Относишься с пониманием и осторожностью.
– Прекрасные детки тоже здесь. Настоящие цветочки. У всех синяя одежда, неужели? Вы все поддерживаете папу?
– Что поделать, форма лётчиков синяя.
– Нам нравится синий, правда, братишка?
– Хорошо, садитесь, а дети встаньте сзади, а потом впереди, сделаем несколько снимков. Будет неплохо, если Тео встанет рядом с Хегё и возьмёт за руку, а Саран сзади опустит руки на плечи Джуна. У вас должно быть больше семейных фото. Прекрасная семья.

Яркая вспышка [попробуй не закрыть глаза] освещает мгновенно всю студию, точно молния. Улыбки на лицах. Улыбки в сердцах. Хорошо быть семьёй. А это ещё одно фото в копилку наших воспоминаний, ещё одно фото в семейный альбом. Снимок. А на снимке четыре светлых лица. Когда мы вместе.

– Я горжусь тобой, пап. Обещаю, отращу волосы как у Рапунцель.
– Обещаешь? Исполнишь мою мечту?
– Конечно!
– Тогда садись скорее, холодно. Почему пальто не взяла? Забыла?
Улыбка сотрётся с личика дочери, быстренько заберётся в салон автомобиля и будет покусывать губу. Надо бы отучить, пытались, не вышло. А ты точно знаешь — это определённый знак. Точно знаешь, в её жизни что-то происходит. Ты должен свыкнуться с мыслью что у неё есть своя, отдельная жизнь. Небольшая. Но с каждым годом она будет взрослеть.

Откроешь дверцу, протянешь ей руку, стараясь беззаботно улыбаться. Неуверенно положит свою маленькую ладошку в его и каблучки чёрных туфелек застучат по сырому бетону. Пошатнется, а ты придержишь за плечи, захлёбываясь вопросами, теряясь в непонимании. Возможно, Гё знает. Возможно, тебе просто не говорят. За спиной мягкий, но громкий голос и она вырывается, посмотрит обеспокоенно, с немалым испугом. Посмотрит на мальчишку лет семнадцати. Круглое лицо и тёмные глаза, волосы неожиданно светлые, солнечные. В кроссовках и растянутой кофте, а за спиной рюкзак болтается.
– Я тебе звонил тебе! Почему не отвечаешь? Почему ты ушла?!
– Как ты . . . нашёл . . .
– Твоя подруга сказала.
Тогда никто не смог понять, что происходит. Тогда понимали лишь они. Тогда ты, Джун, вспомнишь себя. Вспомнишь как всё было.

– Саран, давай поговорим!
– Давай позже.
– Саран!
– Я не хочу говорить, пап. Не думала, что подруга способна даже мой адрес выдать. Я слишком расстроена.
– Ты расстроена из-за подруги? Уверена?
– Нет! Мне нравится мальчик! Но ты запретишь нам видеться, ты пойдёшь к его родителям, ты сделаешь что угодно . . . чтобы он больше не нашёл меня. Ты же такой, ты же . . . быть дочерью солдата ужасно на самом деле. Иногда я чувствую себя будто в армии, а ты . . . а ты командуешь всеми. Мы не свободны! И как мама тебя терпит?

Ты вспомнишь, ты поймёшь какими бывают дети. Ты осознаешь в с ё. Когда дверь громко захлопнется. Когда узнаешь, что, ужасно быть дочерью такого отца. А когда-то ты не мог понять, когда-то это едва касалось границ понимания

Его едва коснется чувство вины, совершенно беспричинное. Взгляд куда более невыносимый — отрешённый и погружённый в глубокую задумчивость. Одно только хорошо — сегодня выйдешь отсюда не_побитым. Джун сидит за столом до последнего, надеясь потеряться в беседе с её матерью, но в тот самый, последний момент обращаются к нему. Умолкает и неловко улыбается. Соберись, тряпка. Главное спину держать ровно и смотреть уверенно-убедительно. Главное, понимание проявить.

Её родители собираются уходить, прощаются, а он стоит где-то позади, где-то в полумраке потому что свет ещё не включали. Теперь отрешённый и впавший в глубокую, тёмную яму, а мысли путаются, проплывают чёрными облаками. И в один ясный момент выйдет солнце, выйдет из приглушённого света, чтобы обнять госпожу Сон и поблагодарить за вкусный обед. На самом деле, ничего серьёзного. На самом деле, каждый отец поймёт.

На грязно-голубом небе сгущаются тусклые цвета, летний ветер гонит облака, и они огромными китами проплывают над головой, гудят городской суетой, сигналами автомобилей, скрипом шин, громкими голосами соседей и грохотом посуды из открытого окна. Вспыхивают ярко-красные, зелёные и голубые огни, вспыхивают где-то вдали светофоры, жёлтые фары машин, вспыхивает жизнь летнего Пусана. А со стороны берега едва слышен вой кораблей, слышна бьющая по ушам, музыка из клубов около набережной. Вечерние всполохи повсюду, и ты один, один маленький среди этого, можешь наблюдать с крыши дома, можешь вдыхать запах моря и сигаретного дыма. Он молчит некоторое время, а Джун опирается руками о заборчик, переходя взглядом границу и падая вниз. По улице перед домом иногда проходят люди, иногда разворачиваются любопытные сцены, только звукового сопровождения не достаёт. Иногда из распахнутых окон и не закрытых штор выплывают чьи-то секреты. Иногда хочется побыть наедине со всем этим, что тебя совершенно не касается.
– Не бойся, ничего я тебе не сделаю.
– Я готов поверить.
– Ты знаешь какова вероятность того, что твой самолёт завтра разобьётся? Или, ты уверен, что не попадёшь завтра в руки врагам, и тебя не будут пытать до смерти? Те, кто летают — знают больше всех, не так ли?
– И что вы хотите этим сказать?
– Работа у тебя опасная.
– Мне пойти в гражданскую авиацию? Там тоже не совсем безопасно. Террористы, сумасшедшие на борту, внезапные бури, непредвиденные ситуации, риск задохнуться или сердечный приступ за штурвалом, а ещё . . . крушения гражданских самолётов.
– Но не летать ты не можешь, верно?
– Если вы скажите выбирать между Гё и небом, мне придётся подумать. Пожалуй, у неё будет пятьдесят один процент.
– Она тебя любит, дурак. Просто будь осторожен, будь осторожен вдвойне.
Оба замолкают, Джун отворачивается от потока сероватого дыма, всматривается вдаль, а потёмки обступают со всех сторон. Огни зажигаются и в темноте остро светят. Будь осторожен вдвойне. Она тебя любит. Я тоже . . . её люблю.
– А ещё, она будет работать, поэтому многое придётся делать самому. Накормить то себя сможешь? А носки постирать? Её загружать такой ерундой нечего.
– Да ладно вам, я пять лет живу один, даже дома всё приходилось делать самому, потому что родители вечно заняты.
– Кстати, что твои родители? Как они относятся к нашей дочери? Надо бы познакомиться, а если они против? Мы всё таки из простых . . .
– О чём вы? Я тоже обычный солдат.
– Разве они тебе не помогают?
– Нет, я отказался от их помощи, потому что могу сам позаботиться о себе и семье в будущем. Я и мои родители - совсем разные, мы точно в разных концах земли.
– И всё же, что они скажут?
– Я не могу сказать за них, но мы же не в эпоху Чосон живём, честное слово! Гё понравится маме, я уверен.
– Хорошо.
– Что ещё вы хотите прояснить?
– Ты сделаешь счастливой мою дочь? Не напрягайся так. Сам будь счастлив, и она будет счастлива. Вы оба будьте счастливы, – хлопает по плечу, а Джун замирает в немом удивлении.
– Только учти, в студенческие годы я хорошо играл в бейсбол . . .
– У меня тоже неплохо получается.
– Я не об этом, дурачок. Бита всё ещё при мне, хорошая, крепкая. Не хочу видеть слёзы дочери, и даже слышать о них. Понял?
– Понял, – сквозь счастливую улыбку.

А скоро ты сядешь в кабину самолёта. Скоро слова станут пророческими. С к о р о. Однако тогда ты был беспредельно счастлив. Тогда ты смеялся и шутил. Тогда ты не представлял жизни без родителей, их серьёзных лиц и забавных угроз. На самом деле, каждый отец поймёт.

Пиджак парадной формы кинешь на кровать, звякнут значки и награды и всё покажется бесполезным. Ты хотел заслужить награду лучший отец. Галстук раздражённо дёрнешь, а она появится так вовремя, протянет руки и осторожно развяжет. Гё, ты стоила всего. Ты стоило тех, наводящих ужас, разговоров с отцом. Ты стоила всех бейсбольных бит. Я никогда, ни о чём не жалел. Теперь она плавно потянет узел, тот соскользнёт и дышать л е г ч е.
– Мне всё чаще кажется, что, ты одна понимаешь меня во всём мире. Это правильно? Дети вырастут, а ты останешься со мной. Спасибо, любимая.

Дважды нарушишь семейный уговор и зайдёшь в её комнату, так и не переодевшись. Саран всхлипывает, спрятав лицо в мягкой подушке в нежно-голубой цветочек. Сядешь на край кровати и проведёшь ладонью по шелковистым волосам. До сих пор не научился собирать волосы. Будешь сидеть несколько минут, а рука задрожит. Прости, дочка.
– Не хочешь меня видеть?
Кивает головой.
– Мне уйти?
Снова кивает.
– Но я же люблю тебя. Прости, ты ведь знаешь, собственные оплошности замечать сложнее. Я часто не прав, это правда. Сегодня я был неправ? Ты пойми, каждый папа переживает, потому что всё это довольно серьёзно. Знаешь, твой дедушка с трудом отдал твою маму мне. Честно сказать, я понимаю его, потому что забрал маму. А если бы у меня попытались забрать такую маму . . .
– Наступил бы конец света.
– Точно. Мне битой угрожали на самом деле.
– Так тебе и надо.
– Совсем не жалко папу?
– Нет.
Усмехнёшься.
– Хорошо, и чего же ты хочешь?
– Познакомься с ним. Если ты так переживаешь, познакомься с Хёну.
Поднимается, а мокрые от слёз волос липнут к лицу, глаза покрасневшие — напухшая, забавная. Совсем ещё юная, совсем ещё ребёнок. Твой ребёнок.
– Я хочу погулять с ним в парке, хочу, чтобы ты знал об этом, хочу сказать тебе, и чтобы ты разрешил. Мы будем просто друзьями.
– Знаю какой бывает просто дружба . . . не прокатит.
– Я серьёзно между прочим!
– Ладно, приведи его ко мне, познакомимся. Можешь пойти и погулять с ним в парке, я буду знать об этом и буду не против.
– Встретишь меня?
– С чего бы? Он мужик, должен до дома провести.
– Но если что-то случится, ты заберёшь меня?
– Почему ты спрашиваешь?
– Просто . . . хочу убедиться . . . что всё в порядке, и ты не обиделся. Я лишнего наговорила. Признаваться в своих оплошностях ещё сложнее.
Вновь умолкнете оба на две минуты, смотря на друг друга. Трогательная улыбка коснётся лица.
– Девочка моя, я заберу тебя, встречу, обязательно. Я не обижаюсь, на себя разве что, потому что хочу быть тем отцом, которым ты гордишься.
– Глупенький папа!
Она заплачет, упадёт в объятья и будет стучать кулачками по груди — твоя парадная рубашка промокнет от слёз, будешь надеяться, радости. Постепенно успокоится, пощипывая пальчиками твою руку — детская привычка, неисправима. А потом будешь наблюдать из окна, как вместе уходят, будешь выглядывать старательно и норовить сорваться с места, пойти следом, дабы убедиться, что всё х о р о ш о. Только Гё остановит, хватая за руку, скажет, что Тео уходит с мальчишками играть в футбол [не знал, что сын заинтересовался этим видом спорта] и у них свободен вечер. Будешь ещё чуток переживать, посматривать в окна и на дверь, но не устоишь в заключении — свободный вечер. Дети будут расти, только романтика родителей останется романтикой родителей. И вечера свободные, вечера для двоих — приятная редкость. Потому ты никогда не пожалел, что наслаждался пьянящей свободой. Не пожалел, что однажды задержался . . .

– Больше чем бесполезно, совершенно бесполезно, – отрезает серьёзно. Господин Сон заявил, что бита должна уйти с ними в могилу. Так и будет, обещаю вам. Загадочно-коварная улыбка, чувство странное — уходить не хотелось. Он всё пытается её заболтать, а чай остывает. Он всё пытается не отводить глаз от экрана, а руки крепко её обнимают. Представить только себя в своей тёмной квартире, в одиночестве — мелкая дрожь по телу. Я не хотел уходить. Дораму Гё смотрела внимательнее, а Джун внимательно смотрел на неё. Смахивал мелкие капли с щёк и умилительно улыбался.
– Почему не скажешь? Что там такого? – расслабленно, растягивает слова, взгляд какой-то томный. Ты в психологии тоже так себе разбираешься. Нежность смывается недовольством, чуть хмурит брови, при упоминании подруги.
– Вот как, стоит её поблагодарить? Ты только нас наедине не оставляй, ладно? У меня в подчинении много хороших парней, можем выбрать. Вместе, – вместе ключевое. Расплывётся в довольной улыбке и снова поймёт, почувствует как хорошо быть с тобой.
– Теперь ты никогда не будешь одинока. Я буду всегда рядом. Ты же знаешь что можешь брать меня куда угодно? Только скажи, – целовать её руки он любил, кажется, всегда.

Замирает у двери, замирает лицо, разглаженное и чистое. Потому что уходить не хочется, нежелание это делает его полностью безэмоциональным, только внутри что-то коробит, выворачивается наизнанку — не хочется. Наплывает тёмная туча, брови сдвигаются, а она по своей чудной особенности ребячится и чмокает в губы. Не стоило. Опасно. D a n g e r. Остановка сердца и внезапный скачок — бешеный ритм, страстный поцелуй на двоих. Только это не ребячество, это от чувств, от пылающих и сильных, от с е р ь ё з н ы х. Я сдаюсь в твой плен. Сдаюсь навсегда. Утопая в звёздах, утопая в небе, утопая в тебе — контроль потерян, а нежелание берёт над всем верх. Прости, я хочу остаться. Чуть прижимает к косяку, чуть требовательно, чуть порывисто. И горячим дыханием по её лицу, от шутливости и игривости не осталось даже тени. Внезапно строго-серьёзный, внезапно решивший что всё это — не шутка.
– Я уйду сегодня, но чуть позже, – шёпотом, губами по шее. – Где-то в пять, я не хочу уходить, Гё.

Я слишком долго тебя ждал. Я ждал когда ты станешь лишь м о е й. Я слишком жадный, Гё. Ты есть у меня, ты в моих руках, но мне м а л о. Чем дальше, тем больше не достаёт тебя. Тебя мало и хочется больше. Секунда без тебя невыносима. Одиночество в тёмной квартире душит и задавливает. Мир окончательно серый. А мне необходимы твои руки, твои губы и твоя любовь. Сейчас и вечно. Мне необходима ты и небо. Мне нужна ты и звёзды. Время ничтожно, жизнь ничтожна, это всего н и ч е г о, я хочу больше, больше чтобы быть рядом с тобой. Просто позволь быть рядом. Сейчас и вечно.

Серый костюм, белая рубашка, чёрный галстук, три пропущенных от Гё. Тишина топит, подвязывает камень к ноге и кидает на самое дно. Потому что тоскливо и пасмурно, когда её рядом нет. Я дошёл до всех возможных крайностей. Я жить без тебя не могу. Через полчаса нужно забрать, а он смотрит отрешённо на разложенную по кровати, одежду. Жарковато будет в костюме, серый какой-то не радостный, парфюм на дне флакона, две несчастные капли. Почему всё не так, когда тебя нет? Тяжёлый вздыхает и всё-таки, переодевается, а галстук берёт с собой, разглаживает по автомобильному креслу, чтобы не помялся. Врывается с н о в а, в её квартиру, расхаживает по прихожей, будто нервничает слегка. Или сильно. Пора бы привыкнуть к тому, что девушки собираются дольше, и пять минут весьма растяжимое понятие. Завязывает галстук у зеркала в коридоре — криво.
– Можешь помочь? У меня руки сегодня заплетаются, – и такое бывает, оказывается. Тогда Гё не умела завязывать так превосходно, профессионально как в будущем, но первый раз имел своё волшебное очарование. Джун замирает и затаивает дыхание, расплывается в этом моменте, когда невзначай её руки прикасаются к шее, когда тёплое дыхание совсем рядом, когда хочется минуты растягивать на часы, дни, на вечность.
– Я люблю тебя . . . тебе так идёт это платье, красивое платье. Гё . . . – и теперь не до свадьбы было, хотелось вновь остаться, только не успевает воспользоваться своим способом, который работает на все сто процентов и ей ли не знать. Когда она вырывается вперёд, открывает дверь, хватает за руку и тянет на себя, ловит в ладони лицо и целует губы, спрятанные в яркую помаду. У помады свой, любопытный, горько-приторный вкус и он распробовал за несколько минут.
– Когда ты будешь убегать, я буду тебя ловить и целовать . . . – не сокращая ничтожного расстояния. – после той бумажки это делать хочется чаще, странное действие ревности. Только не думай что можно и дальше так подшучивать, – улыбается и касается губ, а помады жалкие остатки. Нам пора бы ехать, не прилично пожалуй, опаздывать на свадьбу. Только Джуна оторвать с л о ж н о, мог бы побить рекорды самых продолжительных поцелуев, мог бы наслаждаться бесконечно. Щёлкает замок и веки поднимаются — сосед открывает дверь и мгновенно заставляет отстраниться, выпрямить спину. Откашливается, легонько подталкивает Гё вперёд, закрывает дверь, опять по-хозяйски. Проводит тыльной стороной ладони по губам, тихо смеётся, потому что тонкий, тёмно-малиновый слой блестит на коже. А она наверняка, усмехается и подшутить готова. Или уже шутит, так по-родному, привычно.
– Есть платочек? У меня есть, кажется. Ты же взяла с собой помаду? Таким образом можно проверить качество помады, разве нет? Разве она должна так легко стираться? – выдаёт на одном дыхании, немного возмущённо, вырываясь вперёд и быстро спускаясь по лестнице.
– Мне уже жарко в этом пиджаке. И как ещё одеваться на свадьбу? Почему люди устраивают свадьбы летом, если осенью, например, не так жарко, – ты бы знал, что заглядываешь в своё будущее. Садится на водительское место, резко наклоняется в её сторону, чтобы пристегнуть ремень безопасности и взгляд игривый касается накрашенных губ.
– Как же сложно устоять . . . может, ну её, эту свадьбу? Тебе так надо? Ладно, молчу-молчу. Я не виноват что ты сегодня особо прекрасна, слишком соблазнительна. С л и ш к о м.

Опаздывают на церемонию, минут пятнадцать-двадцать точно и Джун улыбается невинно, пожимает плечами, получает от Гё [не умеешь ты бить больно, милая]. Осторожно проскальзывают сквозь щель, а дверь предательски поскрипывает, привлекая внимание сидящих в последних рядах.
– Можно я сниму пиджак? Нельзя? Так и знал, – шёпотом и совсем не к месту, потому что все, находящиеся в зале внимательно наблюдали за трогательной сценой. Жених и невеста произносят свои клятвы, кто-то шикает на опоздавших гостей, кто-то глядит завороженно, пока другой безмолвно плачет, или захлёбывается слезами во всю. Он и сам засматривается на столь светлый и красивый момент, трогающий до глубины души, когда занимают свои места за круглым столиком. Протягивает руку, накрывает её и держит очень крепко. Скоро . . . очень скоро и мы будем на их месте, правда? Кто-то опоздает на нашу свадьбу, как думаешь? Церемония завершается постепенно, во время скромного поцелуя, он почему-то, очень пристально смотрел на Хегё и думал все ли помады такого вкуса. Чрезвычайно занят своей жизнью, своим личным, своей невестой. Наверное, на свадьбах так себя не ведут, но ты прости, прости что смотрел постоянно на тебя. Гости расходятся по залу, оживлённо беседуют, дарят подарки и осыпают молодых поздравлениями — тепло. Среди них Джунки точно никого не знает и ходит за ней, отвешивая вежливые поклоны, пожимая руки, знакомясь с её знакомыми. Подставляет свою руку, смотрит совершенно влюблённо и уверенно кивает.
– Возьми меня под руку, давай выглядеть парочкой. Сколько ещё можно одной ходить? Ну же, теперь все должны знать, что ты не одна. Мужской пол в особенности, – последнее говорит тише, отворачивается даже, чтобы уменьшить вероятность того, что она услышит. Вовремя звенит незнакомый голос, возникает фигура в чёрном, длинном-длинном и блестящем платье. Плечи открыты, ключицы выпирают, макияж определённо вечерний, очень яркий и броский.
– Сон Хегё! – восклицает обладательница полного набора для привлечения внимания здешних мужчин.
– Ты пришла? Омо! Даже друга привела? А вы женаты? . . . –пожалуй, эта женщина совсем отчаялась и не догадалась подумать, что Сон Хегё может однажды явиться не с другом, совсем не с другом. Друг этот недовольно хмурит брови, темнеет будто пасмурный день.
– Дорогая, почему эта женщина меня так называет? Ты её знаешь? Друг? Вы точно ошибаетесь. Я жених, а это моя невеста.
– Омо! Неужели? Серьёзно? Ты выходишь замуж?
– Да, Сон Хегё выходит замуж и я, между прочим, очень горжусь своей невестой. Разве она не прекрасна? – обнимает за плечи, переводит взгляд на Гё и губы тянутся в счастливой улыбке.
– Поэтому, прекратите распускать слухи о моей женщине, хорошо? Вопрос о её личной жизни закрыт и не подлежит обсуждениям, особенно таким, которые я случайно услышал. Давай выпьем шампанского, что скажешь? – мгновенно преображается из серьёзности в беззаботность, и ведёт её к столику с бокалами. Остаётся довольным, потому что женщина в чёрном краснеет, вероятно от смущения, зависти и злости. Такие знакомства тебя определённо не достойны, Гё.
– Больше всего меня радует, что я твой настоящий жених, а не друг, решивший подыграть. Иногда не верится, но это правда. Кольцо об этом напоминает, – светло-янтарная жидкость наполняет высокий бокал, он наливает ей и отдаёт, протягивая руку неспешно. Кажется, самый счастливый, самый влюблённый здесь его взгляд. Кажется, только она существует среди скопившихся в зале гостей, только она сияет ярче обручальных колец и миллиона страз на платьях. Стоит подождать минут пять и девушки начнут сбегаться, обнимать Хегё и поздравлять с предстоящей свадьбой. Невероятный эффект. Кто-то скажет что кольцо красивое, кто-то скажет что повезло, кто-то искренне пожелает счастья и сверкнёт взглядом в его сторону, будто предупреждая. Джун проникается удовлетворением и полным довольством, наблюдая со стороны за девичьем щебетанием. А ты знала, что выглядела прекрасно? Ты знала, что ослепительно сияла? Ты знала, что я влюбляюсь в тебя всё больше и больше? Бесконечно. Влюбляюсь в тебя.

– Не волнуйся, я капли даже не выпил, все мои бокалы выпила ты, кажется. Так что я могу сесть за руль, правда. Тебя отвезти домой? Послушай, Гё, не думаешь ли ты, что нам нужен один, общий дом? Когда-нибудь я не смогу отвозить тебя домой, потому что не смогу. Потому что расставаться с тобой — это сверх моих сил. Ты мне нужна постоянно, как воздух.

Я уже говорил, скажу ещё раз,
ты нужна мне, девочка.

Казалось, надо было просто дождаться пока выйдет из салона, пока зажжётся свет в её окнах, пока погаснет, и уехать домой. Однако система бесповоротно даёт сбой, конкретный и серьёзный — идёт за ней, заявляет что хочет убедиться, надёжно ли заперта дверь. Мало ли кто бродит здесь ночью. Если бы жили вместе, мне не приходилось бы волноваться за твой замок. Джун сегодня особо романтичен [опасно приглашать его на свадьбы], задерживает закрывающуюся дверь, тянет руки и обвивает тонкую талию в вечернем платье. Время — где-то за одиннадцать снова. Состояние романтичное до крайности. Желание только одно — остаться. И целовать бесконечно, потому что помада на её губах уже не понадобится.
– Я же говорил, – отстраняясь на пол минуты. – Расставаться с тобой не по моим силам совсем. Я останусь? Ты же не против? – обрывает попытки ответить или возразить, позволить или вытолкнуть за дверь, обрывает попытки по-мужски. А потом засыпает прямо в костюме, привыкший к слегка удушающему галстуку [спасибо, что развязала на ночь, Гё], обнимает во сне — снова на одной кровати. Должны ли мы признаться родителям? Давай не будем. Ранним утром проснётся, оставит нежные поцелуи на лице, напишет на бумажке-липучке:
спасибо что разрешила остаться.
не забывай хорошо кушать.
не забывай пить больше воды в жару.
не забывай что ты моя невеста.
P.s. I love you

Хлопнет дверь, галстук будет болтаться в руке, а рубашка расстёгнута на три пуговицы. Улыбка, возникшая невольно, но счастливая до невозможности. Утро свежее, летнее, солнечное. Он исчезнет на четыре дня потому что работа. Он не знал, что это лишь начало, не знал что чуть позже исчезнет, казалось, на вечность.

Одним утром Джун в очередной раз появляется в её дверях и заявляет, что выбрал самые оптимальные варианты — осталось посмотреть. Пожалуй, мучительнее пытки в его жизни ещё не было.

На первый просмотр квартиры опаздывает, врывается в форме и встречается с перепуганными глазами владельца. За пять-шесть секунд он сообразил что внутри уютно и светло, три комнаты и даже балкончик. Только . . .
– Вы военный? Тогда нет, я не мог сдать вам квартиру! Солдаты очень неаккуратные, жили у меня такие. Они только и знают как других гонять, маршировать и . . . дома разбрасывать вещи где попало. Я знаю, мой брат служил в сухопутных . . .
– Из-за своей семейной драмы вы всех стрижёте под одну гребёнку?
Стоило промолчать, Джун. Цена за месяц была вполне нормальной, даже без коммунальных.

Впрочем, на второй раз тоже опаздывает и не успевает переодеться в обычно-типичного гражданина, заявляясь в форме и чёрных берцах, к которым прилипла грязь [за городом шёл дождь]. И снова владелец — мужчина, выглядел более спокойным и адекватным человеком, если бы не . . . Просторный зал и большие окна, горячу воду отключают уж очень редко, на кухне есть плита, духовой и морозильный шкаф. Если бы не . . .
– Простите, я не смогу сдать вам квартиру, моя жена . . .
– Простите, при чём тут ваша жена?
Ты не знал, Джун, что жена того мужчины любила парней в форме, а ревность у него максимальная. Ты такой же, правда?
– Прости, Гё.

Он свято верил что третий осмотр квартиры пройдёт благополучно. Успевает переодеться и сияет от какого-то счастья неописуемого, крепко держа её за руку.
– Так романтично вместе выбирать общий дом, – завороженно, когда заходят в прихожую и, не разуваясь, идут в зал. Разрешили заходить в обуви. Зал просторный, светло-бежевые стены, три комнаты, идеальный порядок, высокие потолки и новая техника. Цена устраивает и хозяйка, женщина в строгом костюме, выглядит вполне нормально. Некоторое время наблюдает за парочкой, пристально смотрит на их руки, замечает кольцо, заглядывает в лица, излучающие радость и безмерную любовь.
– Только есть одно условие. Никаких детей, – строго ровным тоном. Джунки застывает в проходе [спальня очень понравилась], смотрит откровенно недовольно, изгибает бровь, даже не пытается подыграть, пошутить или выкрутиться каким-то образом. Нет. Его будто подменили, будто сам не свой.
– В смысле, никаких детей? Вы считаете, мы можем это контролировать? Мы собираемся пожениться и жить здесь долго, мы очень выгодные клиенты, но . . . что значит, никаких детей? Мы уходим.
Потому что ты мечтал о сыне и дочке. Кто-то вдруг решил поставить крест на твоей мечте.
Недопустимо.
– Прости, Гё, я не согласен с этим. Невозможно жить с этой мыслью.

На четвёртый раз он был готов встать на колени и молиться, чтобы этот раз стал последним. В отсутствии особого восхищения бродит по комнатам, их оказалось тоже четыре. Забавно. Условия довольно неплохие, можно сделать ремонт если не нравится цвет стен и потолков. Цена и коммунальные — можно справиться, если чуть экономить. Гё говорит с хозяином, а Джун невзначай начинает за ними наблюдать. Будто гром гремит над головой, когда в этой картине замечает одну мелкую, но раздражающую, деталь. Чужой взгляд направлен явно не туда, явно не в глаза, явно ему это не нравится. Внезапно подходит к ним, глаза остро отражают злобу и недовольство, а голос всерьёз грубеет.
– Мы отказываемся. Мне . . . мне не нравится как обустроена спальня, окна на солнечной стороне, слишком жарко летом! Мы уходим, Гё.
Хватает за руку и выводит почти силой, не объясняя, лишь потом, немного остыв пытается объясниться.
– Ты не заметила куда он пялился?! Меня это не устраивает, никак. У него точно будут ключи, а если меня не будет дома . . . думаю об этом и бесит страшно. Это неадекватно! Извращенец!

Четвертую неудачу он отмечает бутылкой соджу, бьётся головой о деревянный стол и просит прощения за то, что поднял на неё голос, когда объяснял причину. На фоне популярная кей-поп песня, самая обычная забегаловка, большое окно, за которым без остановки движутся люди — движется жизнь.
– Прости, ненавижу когда кто-то, точнее мужчины, рассматривают тебя во всех подробностях. В таких ситуациях я не могу держать себя в руках. Но всё же, почему нам так не везёт? – снова лоб встречается с твёрдой столешницей. – Я не могу так жить. Я не могу без тебя жить, Гё.
Буквально.

Телефон вибрирует на столе, разрывает глухую тишину, кто-то подходит и принимает вызов.
– Это не Джун, это Чихун. Что говоришь? Квартира нашлась? Как только он приземлится, я сообщу, обязательно. Твой муженёк мне весь мозг вынес с этими квартирами.
Он только посадил самолёт после тестирующего полёта — появляется друг, качающий головой и цокающий языком.
– Ты уже убиваться собрался? Раньше времени? Не всё потеряно, дружище! Тебе не придётся отнимать у меня квартиру, а мне не придётся жить на улице или у вас под кроватью . . . ты меня слышишь?
Джун снимает каску, встряхивает головой — волосы взъерошены, лицо в пыли и чёрном, смазочном масле. Кривится точно мальчишка, воспринимая слова за истинную шутку.
– Тебе Гё звонила и сказала что какая-то квартира нашлась. Ей нравится и хозяйка хорошая, кажется.
– С этого надо было начинать! – вручает ему каску и перчатки, срывается с места, забывая обо всём напрочь. – Прикрой меня! Я отлучусь.
– Дурак, лицо умой и переоденься! Я бы такому тоже квартиру не отдал. Даже за миллионы.

Движения какие-то неуклюжие и лихорадочные — торопится слишком. Вода в душе совсем холодная, а он не чувствует, полностью поглощённый хорошей новостью. Переодевается в казармах и, проделывает целую спец операцию, выбираясь за пределы части, чтобы, не дай бог, никто не заметил. Машина мелькает синим, размытым пятном в быстром движении. Тормозит очень резко и неловко, спотыкается почти, поднимаясь по лестнице и останавливается возле двери, восстанавливая сбитое дыхание. Заходит [дверь открыта], целует Гё в щёку, кидая шёпотом я соскучился. Женщина лет сорока показывает три комнаты в деталях и подробностях, рассказывая о плюсах и минусах этого жилья. Знаешь, Гё, мне понравилось, сразу почувствовал будто вернулся домой. Окна средних размеров, спальня небольшая, но уютная, ещё одна свободная комната — можно использовать как детскую в случае чего. В случае детей. Кухня и ванная обустроены и готовы полностью к использованию. Район тихий, но отдалённый от центра и остановок, бывает, отключают воду и не вовремя дают тепло, когда наступают холода. За то, недалеко от дома есть горки, на которых зимой ребятня скатывается на санках. Джун улыбается открыто-искренне, даже не замечая этого за собой. Однако что-то дёргает его, подталкивая нарушить воцарившуюся идиллию.
– А как вы относитесь к военным? – ловит взгляд Гё и пожимает плечами. – Что? Я должен знать, – тихим-тихим шёпотом, но с нотами возмущения. Женщина добродушно улыбается, раскрывая шторы в гостиной.
– Мой муж ушёл на пенсию в звании полковника. Я знаю что они порядочные и дисциплинированные. Правда, он меня частенько строит, – взгляд лукавый скользнёт на Хегё, а Джунки нахмурится. Я когда-нибудь тебя строил? Правда? Я исправлюсь.
– Хорошо, значит, ваш муж порядочный? Не заглядывается на чужих . . . – снова посмотрит на неё строго, когда дёрнет за рукав рубашки в мелкую клетку. Кажется, хозяйка опешила на секунду, а потом отмахиваясь, рассмеялась.
– Что вы, он редко бывает в женском обществе, держит свой небольшой бизнес и нанимает на работу только мужчин.
– Значит я могу не переживать? А что насчёт детей?
– Дети - это замечательно! У нас четверо между прочим.
– Четверо? Здорово! Видишь, Гё, четверо детей. У таких людей приятно снимать квартиру.
– Приятно встретить такого мужчину, я скажу вам. Нынче большинство стремится к совсем другим целям. Поглядите, вам нравится вид из окна?
– Замечательный вид. Правда, дорогая? Теперь мне не придётся расставаться с тобой каждый вечер . . . – замолкает, потому что в последнее время расставания вдруг перенеслись на утро. – Впрочем, мы теперь никогда не будем расставаться. Мне нравится этот вариант.
– Мне нужно отъехать по делам, а вы осматривайтесь.

Когда дверь закроется, он крепко обнимет её, утопая в огромной радости. Всего лишь квартиру нашли. А для него каждая секунда бесценна рядом с ней. Для него время бесценно. Поэтому мы должны быть вместе. Ведь тогда никто не знал, как обернётся их романтическая история, как обернётся их жанр из романтики в драму и трагедию. Тогда, тем ранним вечером они стояли посреди пустой гостиной и обнимались. Тогда он закрывал глаза и целовал её лицо, немного загоревшее под июньским солнцем.

Поделиться32017-11-07 18:31:45

Автор: minholik
Администратор
Уважение: [+0/-0]

Ладонь на собственной руке. Лицо застыло лёгким волнением. Спина выгнута ровно. Что ты чувствуешь? Мелкую дрожь. Что ты чувствуешь, скажи? Высшее удовлетворение, называемое счастьем. Что ты ощущаешь? Приятное и светлое беспокойство. Стоишь на границе и остался всего лишь шаг. Не боязно? Вовсе нет, категорично нет. Тебя захватывают эмоции с большей силой, но будто зная, они разливаются внутри, очерчивают грань, собираясь выплеснуться чуть позже. Сейчас ты особо серьёзен, слегка хмурый, опускаешь вдумчивый, тёмный взгляд. Отсчитываешь секунды и заканчивая счёт, поднимаешь глаза. Светлеешь, струишься этим ослепляющим светом, сводишь чуть брови, лицо и каждая частица вздрагивают. Готов распустить свои сантименты, а ведь это лишь начало. Это лишь её отец, который каждым своим шагом выражает своё доверие. Это лишь она, медленно плывущая точно в облаках, к тебе. Что ты чувствуешь? Счастье неземное. Что ты ощущаешь? Что-то более слова лишь когда оно, быть может, уместно. Это происходит на твоих глазах, Джун. Поверь, перестань до хруста сдавливать собственную руку, просто поверь, открой глаза реальности, ведь она тоже случается прекрасной. Ведь она дарит тебе этот миг, дарит этот день, и дарит тебе её. Утопай в белом, утопай в своей безграничной любви, влюбляйся снова и снова, только верь. Твоя невеста, Джун. Твоё счастье в шуршащем, свадебном платье, Джун. Поверь же и улыбнись лёгкому ветру, кусочку солнца, выглядывающему из облаков, будто ему любопытно заглянуть на эту свадьбу. Сверху виднее, виднее радостные лица и радостные слёзы — осеннее солнце ласково улыбается. Вот она, совсем близко, смотришь так, словно твоя возлюбленная единственная, кто существует во всём мире. Единственная, кто значит весь мир. Отголоски мелодии где-то позади, ноты кружат рядом, только всем своим существом ты рядом с ней, ближе чем возможно. Не слышишь. Не видишь. Заворожен, сражён стрелой в сердце, обречён на приятный, сладостный проигрыш перед ней. Твоё сердце вздрагивает, как только пытаешься успокоить, сердце гулко пляшет, как только замирает на мгновение. Всё только начинается, Джун. Пропусти волну мелкой дрожи и протяни руку в трепетном восторге. Прочувствуй сполна действие всех трёх гормонов счастья, не расставляй сегодня границ — дыши и живи. Люби.

Гё, кажется, ты всегда идёшь ко мне.
Ты всегда находишь меня.
Ты всегда будешь идти ко мне.
А я буду ждать, буду протягивать руку, буду идти навстречу.

Шаг вперёд. Шаг к ней. Взгляд к пристальному, глубокому, собравшему всю мудрость мира. Ты смотрел как мужчина, которому можно доверять, ты смотрел с огромной, незыблемой решительностью и уверенностью. Ты хотел донести, что он отдаёт родную дочь в самые надёжные, сильные руки. Ты благодарил своим взглядом, склонялся до земли, благодарил от сердца за это доверие. За её руку. Ты высказывал своё глубокое уважение, лишь взглядом. Улыбка в ответ, улыбка одобрения и грусти, вдруг найденной тобой. Только плечи и душу более ничто не тяготит, сердце трепещет в признательности. Сердце радуется и выбивается из груди, когда рука крепко сжимает холодную ладонь. Я буду обещать согревать тебя всегда. Даже сейчас, даже в этот важный момент, ты грел её руку.

Джунки держит спину ровно точно на военном параде, смотрит внимательно и сосредоточено перед собой, напускает на себя, пожалуй, излишнюю серьёзность, будто забываясь что переоделся из парадной формы в костюм. Накрывает протянувшейся ладонью их руки, ткань пиджака где-то под плечом натягивается, где-то собирается слегка помятыми складками, где-то хмурит брови девушка-стилист, однако он следует своему желанию и обещанию, данному самому себе — в с е г д а согревать, в с е г д а заботиться. Едва заметные складки — сущий пустяк, ведь правда. Чуть приподнимая голову, вслушивается в слова, казалось всегда такие банальные, шаблонные, возможно, так и есть, только на своей свадьбе звучат по-особенному. Пусть банальные, пусть шаблонные, только обращённые лично к тебе. Только всё здесь о вас и про вас — ваш день. И в определённый момент шаблон рвётся, понимает, что слышит нечто совершенно новое и правдиво-прекрасное. Улыбается, а к горлу подступает комочек огромного восторга, а сердце замирает, слыша готовы ли вы? Тысячи да. Миллионы да. Невозможное количество уверенного тона и ни капли сомнений, ни одной мысли, ни одной тени. Да. Всегда да. Он оборачивается неспешно, всё ещё держит за руку и ладонью придерживает чуть выше поясницы, ощущая на коже белоснежные узоры. Придётся отпустить — поклон родителям. Губы дрогнули в слабой улыбке, когда встретился с глазами её отца. Спасибо. Кланяется низко, а потом протягивает руки и обнимает свободно, обнимает как родного человека, сжимая ткань костюма, кажется, с запахом моря и солёного ветра. Молчит, только невинным выражением лица извиняется, дожидается Гё, чтобы подойти вместе к его родителям. Чтобы держать за руку каждую возможную секунду. Мама кидается с объятьями, кажется, уже без страха помять платье, без страха пустить слёзы перед всеми гостями. Отец осторожно хлопает по плечу, вот же старик, слишком долго смотрел в глаза, прежде чем обнять, прежде чем прошептать твоя невеста самая красивая в мире, сынок. Улыбка распускается на лице, улыбка распускается оранжевой астрой в сердце, складки меж бровей и мягкий блеск в глазах — слёзы. Качает головой едва заметно, подставляет руку ей, дабы быстрее вернуться на положенные места, только и там не избавиться от влажных глаз. Там тем более.

А теперь время дать клятвы друг другу на всю вечность. Невеста . . .
[float=left][/float] Кто-то распорядился, кто-то решил, что на этой свадьбе невеста первой произнесёт эти важные, значащие жизнь, слова. Джун мнёт тёмно-синий платок с обрамлением из позолоченных ниток, смотрит нежно-внимательно, с каким-то пониманием, когда следует молчание и перешёптывания со стороны гостей, с немыми и тихими вопросами. Просто ждёт с замиранием сердца и слыша своё имя, растворяется в родном голосе. На лице белый, светлый-светлый отблеск вуали, на лице светлый-светлый трепет и притаившееся счастье. Каждое её слово в центре всего, каждое слово имеет свой вес. Родная Гё, настоящая Гё, та Гё, которую я полюбил и буду любить вечно. Ладонью прикрывает лицо на секунду, платком смахивает слезу, просто мечта на глазах оживает, просто это самая искренняя клятва из всех. Это её клятва. Я тоже благодарен, Гё, благодарен. Я тоже верю в любовь, верю свято. Прятать глаза в хлопковой ткани, вздрагивать и тихо шмыгать носом, плакать потому что слова касаются сердце, оседают в сердце навсегда. Улыбаться то безумно, то ласково, смотреть то радостно, то со светлой грустью. Фото действительно будут странными. Однако он не в силах сдержать эмоций, он тронут до глубины души, он услышал то, о чём мечтать порой не смел. Он стал самым счастливым человеком, женихом и новоиспечённым мужем на планете.

Ты делаешь меня счастливым.
Только ты, Гё.

Чихун кивает другу, чтобы протянул тоненькую папку, Джун легонько отталкивает, собирается с мыслями и выпрямляет спину. Возводит бесконечно и глубоко влюблённый взгляд, взгляд, ведающий о самых сильных чувствах во вселенной, на её лицо, спрятанное в полупрозрачной белизне, в лёгком, зимнем облаке, плывущем в лунную ночь. Трепета и восхищения прилив, слова сами находятся, плетутся в грациозные узоры, только руки подрагивают, только внутри повсюду разлетаются белые-белые бабочки, волнение словно тока удар, половина минуты позади — пора начинать. Только возьмёт её ладонь, накроет своей, впитывая холод, превращая в тепло, предназначенное лишь ей во всём огромном мире, лишь ей, Хегё.
– Хегё, дорогая. Я дождался. Ты моя. Похоже, в моей жизни была только одна мечта, чтобы эти слова обернулись реальностью, чтобы эти слова сказать перед всем миром. Сон Хегё, теперь ты моя. А всё остальное приложится. Всё остальное случится, если ты будешь рядом, – он не забывается, он с гордостью произносит эти слова перед всеми, распахивает душу перед вселенными, готовый рассказать каждому человеку на земле, что каждое слово правда. От неимоверного, необъятного счастье ему хочется рассказать.

Лишь в один миг ты вспомнишь всё. Вспомнишь белый свитер и парня с гитарой, вспомнишь бесчисленное количество раз, когда срывал её поцелуи с другими. Вспомнишь её улыбку, подаренную другим. Вспомнишь себя, шатающегося ночами по улицам, с бутылкой соджу. Вспомнишь мост, звонок и её взволнованное лицо. Воспоминания яркими вспышками возникнут в сознании, возникнут перед глазами. Слишком реальны, слишком осязаемы и чувства, испытываемые когда-то, окажутся ж и в ы м и. Ты, Джун, вытянешь платок из кармана пиджака, промокнёшь глаза, улыбаясь широко и неловко. Твой голос, Джун, теперь будет предательски дрожать. Ты едва поверил в происходящее и прошлое безжалостно отбирает эту веру, гонит свинцовые тучи в твою сторону. Ты должен справиться. Ты должен посмотреть ей в глаза и поверить снова.

[float=right][/float] – Обычно, принято говорить 'обещаю быть с тобой и в болезни, и в здравии, пока смерть не разлучит нас'. Это правда, – вы уже доказали эти слова, вы держались за руки, когда болезнь казалось, одерживала победу, вы боролись со смертью вместе и вышли победителями. Вы можете произнести эти слова со всей, непоколебимой уверенностью. – Однако, я гарантирую, будут и трудности, они обязательно будут, но бороться вместе с тобой — это честь для меня. Я хочу бороться с трудностями и побеждать их вместе с тобой. Начиная от испорченной сковороды или сломанной стиральной машины, и заканчивая чем-то глобальным, серьёзным, я хочу быть рядом с тобой и держать тебя за руку. Я обещаю, даю обещание перед всеми и главное, перед тобой, так и будет. Я обещаю быть рядом. Гё, спасибо, спасибо что дала мне шанс и открыла свою жизнь. Спасибо за то, что стала той Гё, без которой моё существование сводится на нет. Любой рай станет адом без тебя, весна и осень посереют, зима будет слишком холодной, лето будет слишком жарким, без тебя. И теперь, я клянусь, что буду заботиться о тебе каждый день. Я клянусь, что буду оберегать твоё сердце в своих ладонях. Я клянусь, что буду снова и снова влюбляться в тебя, не позволяя этим чувствам угаснуть, это вечный огонь внутри меня. Я клянусь, что отдам жизнь тебе и за тебя. Я клянусь, что буду беречь свою жизнь, чтобы всегда возвращаться к тебе и выполнять клятвы, данные в этот день. Я клянусь сохранять тебе верность и только тебе, от начала и до самого конца. От рассвета и до заката, я клянусь, что буду оберегать тебя со всех сторон. Сон Хегё, я клянусь, что буду любить тебя вечно. Сон Хегё, ты моя первая, ты моя последняя и я знаю, ради чего живу. Ты - мой смысл, – тон голоса слегка приподнят, переполненный решительности и преданной любви. Он изливает душу прямо сейчас, в этот миг, а сердце подсказывает слова, разум закрепляет, одобряет и позволяет миру услышать это. Глубокий вдох, руку крепче сжимает, улыбается мягко. – Гё, любимая, давай воспитаем прекрасных детей и состаримся вместе, ведь я этого хочу не меньше, а быть может, даже больше. Моя любимая, дорогая Хегё, я люблю тебя. Я люблю тебя безгранично. Я люблю тебя.

Лишь небеса могут высчитать, исчислить эту любовь, лишь небесам известна её сила, потому что для нас, людей, эта любовь безгранична, бездонна, необъятна. Это мощная сила, способная на всё.

Джунки кланяется низко, насколько возможно низко [дабы не порвать ещё и пиджак], изливая благодарность от всего сердца ей. Задерживается в поклоне на двадцать секунд, опуская веки и растягивая губы в улыбке. Она достойна тысячи поклонов или безграничное количество. Она достойна всего мира. Она, его первая и последняя Сон Хегё.

А теперь пришло время обменяться кольцами . . .
[float=left][/float] В открытой коробочке два кольца. Смотрит секунду, вторую, осторожно берёт украшение слишком значимое и нежно касаясь её руки, неспешно надевает на палец. Серебряные отблески пляшут в глазах вперемешку с прозрачными — не сон. Ты надеваешь кольцо на её палец. Ты делаешь её своей ж е н о й. Щёлкают фотоаппараты, вспышки телефонов, момент, заставляющий гостей забыть, как дышать. А он подавно забыл, он ей доверился и вдыхает, глядя на неё. Она — воздух. Она — жизнь. Кольцо на пальце сияет — сердце замирает. Сам протягивает руку, от волнения закусывает нижнюю губу, кажется до боли, пристально наблюдая как сверкает на пальце его обручальное кольцо. Взгляд вспорхнёт, коснётся её лица, послышится голос вновь.

Объявляю вас мужем и женой.
Сердце дико трепещет. Разрывает салютами всё существо на куски, это всесильное чувство. Одна лишь фраза — новая, другая жизнь. Одна лишь фраза — осознание на вечность.
Муж и жена.
Ты и я.

Поцелуйте невесту.
Теперь ты моя. Теперь перед всеми, окончательно и бесповоротно. Теперь на наших пальцах тому сияющее доказательство. Шаг, приближается к ней, миг — осторожно поднимает белую, лёгкую, точно воздушную вуаль. Мир замирает в глазах, сердце прислушивается к шуршанию, взгляд проникновенно-томный, но безмерно счастливый и светящийся. Глаза в глаза, пальцы невесомо касаются жестковатого фатина, проходятся по краям. Прямо сейчас я вижу в тебе вселенную. Прямо сейчас я вижу в тебе себя. Этот трогательный момент, которого с нетерпением ожидают гости. Он тянет минуты, замирая, погружаясь в любимые глаза, теряясь в любимом лице. Он двинется вперёд внезапно, прикоснётся ладонями к щекам, поцелует мягко-мягко, опуская веки и задерживаясь на двадцать секунд. Вкус этого поцелуя особенный. Снопы искр внутри белые-белые, фонтанами взрываются. Восхищенные вздохи и шептания, после громкие аплодисменты и разливающаяся кругом мелодия, кажется, фортепиано. Он тонет в нежности, он касается пальцами щеки, не отстраняясь, улыбается благоговейно.
– Жених может поцеловать невесту только раз? Какая жалость, – шепчет и хмурится наигранно, светится искренним счастьем, смотрит на её губы в помаде и наконец, делает шаг назад. Матушка выдёргивает платочек отца, уже пятый, потому что её набор из четырех мокрый насквозь. Отец глядит с огромной гордостью, сослуживцы с огромным уважением, а Чихун проводит пальцами по лицу, тоже заплакал, негодник.
– Почему вы заставляете нас так долго ждать, а? Должно быть, гости уже хотят увидеть свадебный торт. Давайте ещё раз поздравим аплодисментами моих друзей. Но перед тем, как мы отправимся резать торт, Джунки, Хегё, ваши друзья приготовили подарок. Я хочу зачитать вам своё письмо.
Джун снова опускает ладонь на её спину, поворачивается в сторону Хуна, собираясь выслушать со всей внимательностью. Только возьмёт руку Гё, чтобы согреть — ветер стылый, точно ноябрь вступает в свои права. Растирает будто кремом, похлопывает, крепче сжимает, однако с небывалой нежностью, из необъятной любви и заботы. Поглаживает большим пальцем, ласково и аккуратно, иногда посматривая на лицо. Ветерок играет с фатой — поправляет бережно, играет с выбившимися прядками — поправляет с каким-то трепетом, с улыбкой самого влюблённого человека в мире. Потому что для меня наибольшее счастье — греть твои руки и касаться твоих волос. Делать хотя бы что-то для тебя — счастье.
– Я люблю тебя, – мимолётом шепчет, а на лице заиграет озорство. Будет отдавать ей своё тепло, перерабатывать холод в тепло, будет нежно греть руки своей жены.
– Дорогой мой друг, этот день пришёл. Знаешь, моё поздравление очень кривое, корявое, в моём стиле, но не сомневайся, я сочинял его по ночам, ради тебя, со всей своей искренностью. Я считал, что брак — это самоубийство. Я был ярым противником брака, считая, что это тюрьма, лишение свободы на всю жизнь. Но глядя в твои глаза, глядя в её глаза, начал менять своё мнение. Вы прекрасны. Вы счастливы. Вы без ума друг от друга и заявляете о своей любви всему миру. Поэтому я начинаю считать, что брак — это хорошо, это счастье если вы действительно любите друг друга. Дорогой мой друг, я не сомневался, что ты первым из нас женишься. Я рад, что те сложные дни не прошли даром, я горжусь тем, что ты не опускал руки. Я помню всё, помню моменты горя и радости, помню, от нашего знакомства и до этой секунды. Ты победитель. Вы оба победители. Знаете, гости, эти двое прошли сквозь многие трудности, достаточно прочесть или посмотреть новости за август. Эти двое доказали слова своих клятв в реальности, поэтому я не посмел усомниться даже на секунду. Мои дороги друзья, теперь отпустите все трудности, возьмите из прошлого лишь хорошее, потому что в будущем сложности, неисправности ещё будут. Только я верю, что вы вместе справитесь. Дороги друзья, помните, вы всегда можете прийти к нам, вы всегда можете рассчитывать на нашу помощь. Любите друг друга, будьте счастливы, крепче держите друг друга за руку. Джун, именно ты, люби её, насколько возможно. Согревай её, прямо как сейчас, да-да, я всё вижу паршивец. Заработай больше денег и сделай свою жену счастливой, дружище. Я так рад за тебя, дружище! Гё, дорогая, позаботься о моём друге, прими его, уважай его решения, потому что он вечно сомневается. Прошу тебя, позаботься, мы . . . его друзья, доверяем тебе его и понимаем, что теперь вы всегда вместе, теперь ты на первом месте в его жизни, теперь мы будем встречаться реже. Но иногда, отпускай его к нам, выпить соджу, отметить чьё-то повышение. Ладно? Я счастлив, мои друзья. Давайте подарим им свои аплодисменты ещё раз.

Джун, твои глаза сияют. Джун, ты вновь плачешь и трясёшься в мелкой дрожи. Джун, ты тонешь в океанах безмерного счастья, ты рассыпаешься на частицы в счастье, ты готов прокричать об этом, готов запеть. Прячешь лицо в ладонях, вытираешь слёзы и снова берёшь её за руку. Под грохот аплодисментов, под освещение улыбок, вы спускаетесь с небольшого подъёма и совершенно счастливые, совершенно растроганные, после пожеланий и речей друзей, переступаете порог чего-то нового. Теперь муж и жена. Жена и муж. Сон Джунки и Сон Хегё, Сон Хегё и Сон Джунки.

Вы прекрасны.
Это ваш день. Примите поздравления.

Распахиваются двери, взрываются разноцветными, блестящими искрами хлопушки, ленточки кружат в воздухе и оседают на плечах чёрных костюмов, сверкающие снежинки под огромными люстрами, вихрятся словно снег в метели. Время танца, время, когда выплеснуть эмоции остаётся лишь через танец. Когда тот самый восторг подступает к горлу, а грудь распирают чувства, захлёстывают ощущения, построенные счастьем. Словно в сказочном королевстве, словно в сказке, словно на странице книги или на экране телевизора — теперь можно забыться. Он ведёт её за собой, а потом отпускает, успевая коснуться кончиков тонких пальцев. Отходит в сторону, а за спиной две тысячи двенадцатый. За спиной дождливый вечер в парке, первый поцелуй, первые, чистые, навсегда чистые чувства. За спиной она. Оборачивается. Улыбается. Как репетировали. Четыре минуты танца. Четыре минуты, когда расстояние почти минимальное, когда расстояние почти опасное, когда слышно биение её сердца. Гости утихают, наблюдают завороженно, снимают на видео, боясь сверкнуть вспышкой и разрушить этот волшебный миг. Когда двое соединяются в прекрасном танце.

В руке потеплевшая ладонь, взгляд вливается в её, вновь глаза в глаза, вновь соединение стука сердец. Выученные шаги, уже не отсчитывает, теперь отдаётся танцу, забывая, что заучивал. Забывая о существовании мира. Растворяется в ней. Шаги шире, движения увереннее, чёрные туфли где-то под подолом белого платья, он почти путается, слишком пышное, но невероятно прекрасное, свадебное платье. Только бы не наступить, Джун. Улыбается своим мыслям, пожимает плечами, продолжая теряться в плавном и красивом танце. Шаг назад, шаг вперёд, шаг влево и вправо, один, два, три. Утопает в любви, заполняющей зал. Смотрит проникновенно. В этом танце они доверяют друг другу. В этом танце их чувства. На третей минуте поднимает на руки, кружит по всему залу, улыбаясь широко и счастливо. Белое-белое платье облаками плывёт, кружится вместе с ними, безумно счастливыми. Останавливается. Наблюдает за ней, дожидаясь ещё одного завораживающего момента. Когда подбежит к нему, когда вновь поднимет на руки, только теперь к небу. Закружит и сам почувствует опьянение, сильнее бокала крепкого вина.
Счастье — это кружить тебя на своих руках, Гё.

Гё, ты была и есть прекрасна, ты была и есть невероятно красива. Я поверил, поверил, что это не сон, поверил, что реальность. Ты и я в нежном, плавном танце. Ты на моих руках. Высшее счастье, словно мы, только мы вдвоём сейчас взлетим. А мы и взлетаем, мы порхаем в свой мир, в свой райский сад. Мы. Теперь мы. Навсегда мы. Навечно мы.
В этом хороводе звёзд. В этом мягком сиянии. В этой игре небес.
В этом счастье.

Танец подплывает к своему завершению, к своему ласковому берегу, когда она опустит голову ему на плечо. Когда он нежно обнимет, прижимаясь губами к тёплому лбу. Когда гости будут аплодировать, будут проводить сложенными платочками по лицам. Его глаза вновь засверкают, они вновь возьмутся за руки и совершат лёгкий поклон.
– А теперь, Джун, прежде чем получать подарки, отдай свой. Я знаю, что у тебя есть подарок для всех нас, в первую очередь, для неё, – луч света коснётся лица Гё, Хун загадочно улыбнётся. Кто-то поставит посередине два пуфика, та самая, маленькая девчушка подбежит, расправляя платье невесты, суетясь над причёской, с которой наигрался ноябрьский ветер. Джуну протянут ту самую вещь, тот самый инструмент.

Nathan Sykes – Over And Оver Again

– Гё, любимая, ты прости, я тренировался как мог, но слух у меня так себе. В любом случае помни, это подарок от моего сердца твоему. Посвящается моей Сон Хегё, – проводит пальцами по гитаре, издавая гулкий брыньк, смеётся тихо, когда гости смотрят недоуменно, недовольно или возмущённо. Родителей усаживают на диванчики, мама до сих пор не расстаётся с папиным платком, а Джун качает головой. Опускает веки, начинает играть, заполнять зал приятной, неспешно льющейся мелодией. Начинает петь, немного сжимается, немного стеснительно, но постепенно сам прислушивается к словам. Постепенно выносит их смысл в жизнь. Песня о нём и о ней, чистая и искренняя песня. Каждая строка, каждое слово, пропетое гулко бьющимся сердцем. Открывает глаза и смотрит в её, выливая с чувством из уст строку: ты — мечта, ставшая реальностью. Переполненный до крайности любовью, нашедший способ сполна излить душу и показать ей что творится внутри. Гё, ты можешь заглянуть туда, ты на самом деле, уже поселилась там, в моей душе. Покачивается слегка, теряется в заученном тексте и аккордах, а голос выше, голос громче, голос норовит взлететь до небес. Мне безумно нравится петь тебе, Гё.
– Я буду влюбляться в тебя снова и снова. До самой смерти. Снова и снова, – звучание гитары утихает, шепчет последнее, неотрывно глядя в её прекрасные глаза. Вновь волна аплодисментов, вновь радостные улыбки, а он не в силах оторваться. Он заворожен в н о в ь, он каждую секунду влюбляется в неё, брынчит на инструменте, смеётся, когда Чихун щёлкает пальцами перед глазами.
– Спасибо, Гё, за танец, – тихо-тихо, чтобы услышала лишь она, и друг, бессовестно вторгающийся в волшебный миг, окутавший лишь двоих.
– Дружище, это было так трогательно, – сильно хлопает по плечу, взывая к недовольству на лице Джуна. – Повернитесь, потому что вас ждёт ещё один сюрприз, – полоса яркого света прорвётся в полумрак, где-то в другой стороне круглого зала. Появится совершенно счастливая подруга около высокого микрофона, подмигивающая обоим.

Sonna Rele – Strong

– Я же обещала. Но перед тем как выполнить своё обещание, Джун, я горжусь тобой, ты справился, ты не сдавался. Поверь, мы всегда за тебя и на твоей стороне. Поздравляю тебя, друг! Хегё, я знаю, что ты самая прекрасная женщина во всём мире, мне об этом твой муж сказал. Когда смотрю на тебя, понимаю, что не соврал. Просто, будьте счастливы ребята. Эта песня только для вас.

Мелодия рассыпается золотой пыльцой, голос звонкий и высокий, точно уносит в сказку, создавая слова с глубоким смыслом. Джун улыбается, а щеки побаливают, а улыбка только шире, режет немного, распирает изнутри, но остановиться н е в о з м о ж н о. Чихун жестами предлагает подняться, подводит к столу, на котором возвысился высокий торт с несколькими ярусами. [float=left][/float] Обрамлённый сливочным кремом, украшенный серебряными, сахарными бусинами, самый настоящий свадебный торт. Становится позади Гё, протягивает руку и накрывает ладонью её, чуть сжимает, разрезая с замиранием сердца, мягкий бисквит. Она точно знала, ещё в конце августа знала, какой торт будет на свадьбе. Гё, я должен благодарить тебя на коленях, Гё, спасибо что согласилась на свадьбу в октябре. Друг хлопает в ладоши, как только замечает отдаляющийся, задумчивый взгляд. Джун не успевает отойти далеко, с большей уверенностью разрезает торт, чувствуя тёплую руку под своей ладонью. Чайной ложкой отламывает пропитанный кусочек, поднося к губам Гё.
– Давай же, это традиция такая, невеста должна первой попробовать торт, – кивает активно, брови подпрыгивают верх, дожидается с нетерпением, когда она согласится. Придумывать свои традиции ведь никто не запрещает. Свои традиции — родные. Наклоняется, разрывая расстояние и целует мягко — поцелуй с привкусом шоколадного бисквита и сливочного крема, оставшегося на её губах. Кажется, мы дважды целуемся под аплодисменты. Как-то не по себе, Гё. Наедине лучше, да? Отстраняется со смущённой улыбкой, опускает голову, пряча лицо.
– Джун, у этой традиции есть авторское право, а? Твоё авторское право. В общем-то я понял, каким образом ты попробовал этот торт. Шампанское тоже так попробуешь, м? – вручив кому-то микрофон, Чихун первый, кто откупоривает бутылку, выпуская пенный, сладкий салют, и повезло тому, кто успел увернуться или отбежать на безопасное расстояние.
– Всем гостям шампанского! По бокальчику, не больше, – заявляет всерьёз, кидая взгляд на официанта с обязанностью разлить алкоголь по высоким бокалам.
– Слушай, Джун, а где наш оркестр? – выхватывает друга, который, впрочем, мало удивительного, не мог оторваться от вида своей прекрасной жены.
– Я всё понимаю, но как же фоновая музыка, все наши планы, а? Джун! Ты даже не пил ещё, ты меня слышишь?
– Не знаю я. Ты звонил им?
– Трубку не берут.
– Нас киданули, дружище.
– Тебе смешно? Господи, ему смешно. Знаешь я тут парюсь чтобы твоя свадьба прошла идеально, а ты смеёшься, – цедит сквозь зубы, отводя в самый тёмный угол.
– Не волнуйся, фоновая музыка не понадобится, когда начнутся конкурсы. Да и гости справляются.
– Ах ты! Они должны были играть ещё вначале церемонии! Пожимает плечами он. Хорошо, нужно найти кого-нибудь кто будет звонить, иначе кто будет всех развлекать? Джууун. Ты куда? Джун!
– К своей жене. Прощай.

Останавливается около родителей, мирно и размеренно беседующих о чём-то. Когда замечают, тепло улыбается и качает головой, выражая безмолвно не хотел вам мешать. Родители. Почему же вы такие трогательные?

За час до церемонии.

– Господин полковник! Я не рассчитывал на ваш визит, какая честь.
– Дурачьё, как я мог не принять твоё приглашение? Теперь в нашей части ещё один женатик, молодчина. Но не думай, увиливать от сложной работы не получится. Красавец, – хлопает по плечам, оглядывает тёмно-синюю парадную форму как-то восхищённо. – Ты должен хорошо заботиться о своей жене, хорошо? Где твой отец? Надо поздравить этого чудака. Однажды он мне сказал, что в невестки хочет только Сон Хегё. Эта женщина настолько хороша?
– Даже больше.
– Тогда я слежу за тобой. Такие на вес золота, ты знаешь.
Полковник Чхве замечает женщину в ханбоке, улыбается как-то довольно и, исчезает как-то незаметно. Джун оборачивается, ощущая тёплую волну, словно родная мать укрыла одеялом в зимнюю, холодную ночь, да ещё поцеловала в лоб. Твоя мать, Гё, всё же прекрасная женщина. Прекрасная, как и ты, Гё. Он послушно отходит, наклоняется чтобы слышать лучше, чтобы не упустить н и ч е г о, ни одного слова. Улавливает немного смущения, улыбается и протянув руки, опускает ладони на плечи. Сжимает, говоря взглядом мы же с вами теперь и всегда родные. Трогательно. Невероятно. Хочется крепко сжать в объятьях, да только стоит придержать порывы своих нежных чувств.
– Я знаю, что вы готовите лучше всех на свете, поэтому с радостью, матушка. Понимаю, все отцы такие, нет гарантий что я не стану таким, правда? У вас хороший муж, я искренне уважаю его. Спасибо . . . спасибо за вашу дочь, – голос тихий, опущенный, мягкий и спокойный чрезмерно, слова подбирает с тщательностью, а потом очень осторожно берёт конверт. Десять минут. Находит безлюдный угол на десять минут, чтобы прочесть.

Я буду часто перечитывать это письмо в радостные и горькие минуты. За таких родителей стоит благодарить небеса. Гё, признаться, в детстве я мечтал о таких, это был предел мечтаний. Не новая игрушка, а объятья. Не дорогой подарок на праздник, а счастливые улыбки, искренние, сердечные. Не еда из ресторана, а домашняя, самая вкусная. Не строгие учителя, а нежные руки матери и добрый голос отца по вечерам. Это был предел моих мечтаний. Фантазии об идеальной семье. Гё, я понимаю, что тебя вырастили и воспитали хорошие, замечательные люди. Они дали тебе то, что необходимо. Мама Гё, вы можете звать меня как угодно, ваш голос согревает душу. Но и ваш почерк какой-то невозможно родной. Я обещаю, что отдам ей всю свою любовь. Обещаю, что буду рядом всегда и точно позволю быть слабой. Гё, ты очень сильная. Ты отмахиваешься своим всё хорошо. Но мне доверишься? Расскажешь, когда всё будет плохо? Я очень прошу. Я попрошу тебя об этом. Мама Гё, она замечательный, сильный человек. В конце концов, готовить могу я, а шить будет наш знакомый портной. Я обещаю заработать достаточно денег. Я благодарен вам за самое высокое доверие. Я благодарен вам за дочь и буду выражать благодарность неустанно. Вы должны помнить, что дали ей всё необходимое. Вы дали ей родительскую любовь. Я не смею в этом сомневаться. Я обещаю вновь, что буду рядом, буду смахивать её слёзы, буду просить прощения и обнимать, когда плохо. Обещаю. Она была и будет счастливой. Я буду лично бороться за её счастье.

Вы прекрасные родители.
Вы, родители моей невесты, Сон Хегё.
Будьте и вы счастливы.

Джун растроган в очередной раз, и едва успев покинуть своё укромное место, на пути возникает господин Сон. Спина машинально выпрямляется, лицо будто мороз схватывает, а конверт прячет во внутреннем кармане. Снова. Мужской разговор. Только сегодня нет ощущения что ты лихо провинившийся школьник, идущий на выговор к директору, или хуже того, солдат, идущий на выговор в штаб, вовсе нет. Его охватывает уверенность, назовите глупой, пусть, однако непоколебимость и уверенность как никогда важны во время разговора с отцом невесты. Джун знает. Молча ожидает, когда послышится знакомый голос, сложив руки перед собой. А теперь, слушает внимательно, поворачивается лицом, до этого стоял боком. Лицом, чтобы посмотреть со всей решительностью на него.
– Я и вам обещать ничего не буду. Лишь одно обещание. Обещаю, сделаю всё возможное. Буду пытаться. Следите пожалуйста, за моими успехами . . . и не только. Но я хочу, чтобы вы это увидели. Спасибо, папа, спасибо за эти слова, – улыбнётся мягко. – Давайте сыграем, устроим семейную встречу, или . . . – от хлопка закашляется, прочувствует сполна всю силу слов отца, усмехнётся. – или сыграем вдвоём, без свидетелей? Буду ждать с нетерпением.
Отцы, они такие, Джун. Они настоящие отцы. Ты согласишься с этим в будущем.

– Когда все наконец расселись по местам, кто-нибудь, посадите этих двоих. Родители жениха тоже хотят что-то сказать, – друг загадочно улыбается, снова, кажется эта роль его увлекает целиком и микрофон словно с рождения держал в руке. Мы не ошиблись с ведущим. Гё и Джуна сослуживцы усаживают на места, специально выделенные для них же, он улыбается неловко, сверкает недовольным взглядом. Сегодня можно забыть, что ты старший по званию.
– Спасибо Чихун, я возьму твой микрофон, – мама, стройная и тонкая женщина в узком платье, так забавно и счастливо улыбается после одного бокала шампанского. Отбирает микрофон и машет рукой своему мужу, чтобы скорее подошёл к ней.
– Всё это время меня душили слёзы, я не могла ничего сказать, да и времени не было, чтобы сказать простое 'спасибо' нашей любимой, уважаемой семье Сон. Мне кажется, то, что у нас одинаковая фамилия — знак. Мы родные друг другу, пусть вы могли этого не почувствовать, но я уже чувствую. Дониль, Ильхва, даже ваши имена красиво вместе звучат. Спасибо вам, что доверили нашему сыну свою прекрасную дочь. Давайте забудем обо всём, – между прочим, мама говорила на корейском. Безусловно, стоит её простить за кошмарное произношение и акцент, однако более искренней матери Джун и его отец не видели. Она впервые публично открывает душу, впервые железная леди вовсе не железная, вовсе не леди, просто безумно счастливая женщина. – Давайте чаще встречаться, выезжать на рыбалку и играть в теннис, или бейсбол, что вам нравится. Давайте станем одной, большой семьёй. Я поздравляю не только жениха и невесту, но и нас, родителей. Поздравляю! Дорогой, скажи, давай скажи что-нибудь, – отдаёт мужу микрофон, а если точнее, силой вручает, буквально заставляя что-то сказать. Одержав победу, улыбается довольно, подхватывает под руку.
– Я рад сынок, что твои две мечты сбылись. Твоя первая игрушка — это самолёт, ты помнишь? Этот самолёт принёс дядюшка Дуглас, да-да, он был другом нашей семьи очень давно. И вот, этот самолёт . . . – отец теряется, запинается, хмурится сильно сталкиваясь взглядом с гладкими полами, а потом недовольно смотрит на супругу, которая дёргает за рукав. – Деревянный самолёт. Твоё первое слово это fly, намного легче произнести чем mom или dad, мы всё понимаем и не осуждаем тебя, – гости почему-то пускаются в хохот, а Джун прячет лицо в ладонях, то ли от смущения, то ли от прорыва на бесконечный смех.
– Я понял, что мой сын будет летать, в свои три года ты сказал, что будешь летать, как я мог сомневаться, а? Это же мой сын сказал и сделал. Сказал и сделал. Ты сказал, что женишься на Хегё и сделал это. Мы многого не знали, сынок, не знали, как тебе тут живётся, только от Чихуна иногда получали грустные письма. А потом ты приехал и сообщил что женишься. Я горжусь тобой, – вынимает платок, папа-папа, глупенький. Вытирает слёзы, продолжает дрожащим, сиплым голосом.
– Пусть у вас родятся прекрасные детки, такие же, какими были вы. Я помню тебя новорождённого, Джун. Я помню какое это счастье, держать на руках своего ребёнка. Воспитайте своих детей хорошими людьми, дайте им всё, чего не дали мы в своё время. Не повторяйте наши ошибок, лучше извлеките уроки. Дорогая, я всё сказал? – шмыгает носом, разворачиваясь к жене.
– Всё, – кивает улыбаясь сквозь, снова слёзы. – И отдельная благодарность друзьям, Чихун, Тэхи, – вырывает из руки мужа микрофон. – Спасибо что поддерживали наших детей.
– Мама, для них я сделаю что угодно, на то нужны друзья, согласитесь. Я считаю, сейчас самое время . . . Джун, Джууун, отпусти руку Гё и встань, пожалуйста, – он смеётся неловко, а ведь вправду держал её за руку всё это время трогательных речей. Поднимается, а в центре зала снова ставят бежевый пуфик, предназначенный для невесты.
– Можно не зубами, Джун, – комментирует Хун, когда его друг немного мнётся и не спешит опускаться на колени. Кидает взгляд возмущённый, а сам хохочет от эмоций, вырвавшихся из-под контроля. Точно падает на колени, едва не сев на какой-то неловкий шпагат, потому что полы скользкие. Взгляд порхает к её лицу, взгляд извинений или взгляд с просьбой о помощи, а быть может, два в одном. Руки тонут в шуршащем, белом платье, перебирают пышные юбки, и миссия вдруг кажется невыполнимой. Можно потеряться. От волнения капли пота выступают по вискам, дрожь пробивает по спине, улыбка косая и неловкая. Наконец охапка приятно звенящей ткани в руках — приподнимает чуть ниже колена. Тем временем неженатые гости, в особенности сослуживцы собрались вокруг с любопытными взглядами. Чихун незаметно примостился, наверняка незаметно от самого Джуна. Засранец ты, дружище. Как долго скрывать будешь? Аккуратно расправляет кружева, касается невесомо пальцами грубой на ощупь, вышивки и постепенно ослабляет натяжение. Снимает неспешно, пока в стороне щёлкает фотоаппарат и ослепляет яркая вспышка. Теперь глядит ей в лицо победоносно, загадочно и очень коварно. Не оборачиваясь, подкидывает заветный для многих, аксессуар.

Кто же словил твой букет?
Кто же словил эту кружевную подвязку?

– Давай, пригласи её на танец, это твой шанс. Хун, ты вечно учил меня отношениям, теперь позволь мне. Не упускай возможности, никогда не упускай, если не упустишь, сыграешь свою собственную свадьбу, – хлопает по плечу, возвращается к Гё. Протягивает руку с раскрытой ладонью, приглашая вновь, на танец. Объявили медленные танцы для всех желающих, мама настояла, чтобы родители тоже танцевали, обязательно, родители невесты. Джун оборачивается, выглядывая Чихуна в тёмном углу. Пожалуй, впервые видит такого серьёзного, сосредоточенного и помрачневшего Чихуна. Ты справишься, друг. Переводит взгляд на неё, улыбается нежно, выводит на середину где больше пространства. Только им мало будет. Им неба н е д о с т а т о ч н о. Играет музыка — оркестр таки добрался до зала. Ладонь на стройной талии, рука держит тёплую руку, момент делится на двоих. Мне безумно нравится танцевать с тобой. Чихуну тоже понравится танцевать с кое-кем. Он очень осторожно делает первые шаги, подбираясь к Тэхи сзади, очень осторожно отвлекает её от какого-то разговора.
– Раз уж букет твой, подвязка моя, мы обязаны подарить этому миру танец, – раскрытая ладонь, мечтающая почувствовать тепло руки. Я знаю, Хун, все твои отношения были бесполезными. Ты всегда хотел сжать тёплую руку в своей. Ты всегда хотел смотреть на женщину именно так, как сейчас смотришь на Тэхи. Кто бы мог подумать, Хун, что это она, та самая, твоя.
– Можно считать, наши труды не зря, – шепчет Гё, улыбка довольная распускается и танец льётся сам по себе, плавно, теперь чуточку быстрее и оживлённее. Ему нравится кружить её, смотреть как кружится, пенится платье будто много шариков сливочного мороженного с ванилью, нравится видеть её счастливой. А ещё ему нравится видеть счастливым друга, который вливается в круг танцующих. Браво, Чихун! Мама опускает голову на плечо отца, покачивается, подмигивает Джуну, замечая его в совсем другой стороне. Живая музыка, живые ноты, живые люди, всё живое в сердцах, всё прекрасное погружает в минуту полного покоя. Волшебный миг, трогательный миг, когда все медленно танцуют.

– Господин Пак, мы вас ждали ещё к началу церемонии, где же вы потерялись? – вылавливает главного менеджера, который норовил спрятаться в полумраке, да не вышло. Правда, бояться Джуна не стоило вовсе, потому что счастье размягчает человека, плавит, сам он плавится точно воск под огоньком свечи. Возмущается очень мягко и ненавязчиво.
– Дело в том . . . мне очень неудобно . . . поймите . . .
– Ничего понимать не хочу! – хлопает дверь, в коридоре появляется Чихун с красным лицом. Отчего красным, не поймёшь. Смущение или танец уж больно горяч был? Джунки только вздрогнуть успевает и посмотреть недоуменно на раздосадованного друга.
– Где вас носило, чёрт возьми? Вы круто опоздали! – размахивает руками в эмоциях.
– Хун, спокойно, Хун, позволь человеку объясниться.
– Ты что, из девятнадцатого века выскочил? Объясниться? Этот чудак лапши на уши навесит, вот как он объясниться. Где наши деньги, уважаемый? Чтобы всё вернул!
– Обязательно, не сомневайтесь.
– Чихун, – тон внезапно строгий, серьёзный. – Продолжайте.
– Понимаете . . . погода . . .
– Что погода? Ты давай ещё на погоду гнать начни!
– Лейтенант Чон!
– Мы спешили после другой церемонии, начался дождь, пробки . . . простите, мы выплатим компенсацию, называйте цену.
– Пять тысяч долларов.
– Ты идиот?
– Моральный ущерб. Бедняге портье пришлось встать за дирижёра, а наши гости играли музыку. Это вообще, нормально?
– Давайте позже обговорим детали этой непростой ситуации. Лейтенант Чон, шагом марш в зал. Не беси меня, – несильно ударяет по затылку, толкает к дверям и цедит сквозь зубы жутко недовольно.
– Ладно-ладно, капитан, так точно. Кстати, Гё уже ушла? Ты же хотел отдать ей ту штуку . . .
– Точно! Вот же дурак, – срывается с места, бежит по скользкой плитке — заносит на поворотах. Бегает в какой-то отчаянности с этой позолоченной коробкой, теряясь в казалось, нескольких комнатах. Открывает дверь, взглядом сразу встречается с её фигурой, с её прекрасным, белым платьем.
Ты, конечно, дурак, Джун, но возможно, она тебя простит.

Тэхи рядом не было, поэтому он мысли никакой допустить не мог, впрочем, и не подумал, почему Гё ушла в эту комнату. Подходит ближе, улыбается, берёт за руку и усаживает на кушетку.
– Столько всего наговорили сегодня, голова кругом. Однако, я тоже сказать хочу. Любимая, спасибо, спасибо что согласилась, мне нужно было это сказать. Конечно, это не тёплый апрель, твои руки были холодными, оркестр опоздал из-за непогоды и пробок . . . почти ноябрь за окном, – выдаёт на одном дыхании, оборачивается к источнику белого света, только тот прикрыт бежевыми занавесками.
– Спасибо что согласилась. Мы справились. Мы сделали это. Миссия оказалась выполнимой. Можем книгу написать, как устроить свадьбу за месяц с нуля. Свадьба для чайников. Уже вижу на полках книжных - бестселлер, – а коробку прижимает к груди.
– Я так люблю тебя, Гё. Прости, как только вспоминаю твою клятву, слёзы напрашиваются . . . – всхлипывает, улыбается, глядя на неё мельком. – Я хочу отдать тебе это прямо сейчас. Знаешь, был у меня очень хороший друг, в школу возил. Я думал, это обычный шофёр, обычный, пришёл по объявлению в газете. Только всё не так. Папа сказал, что мистер Дуглас был другом семьи. Его здесь нет и знаешь, мне немного грустно. Это его подарок, тебе подарок. Не уверен, что ты помнишь его, но . . . – открывает картонную коробку, а в ней резная, деревянная, точно антиквариат.
– Он смастерил эту коробку своими руками, в подарок жене на свадьбу. А эту шкатулку она подарила ему, эта шкатулочка передавалась из поколения в поколение. Думаю, тебе нравятся такие вещи, старые, но с глубоким смыслом. Только послушай, – бережно вынимает, открывает, выпуская чуть скрипящую, чуть заедающую, но прекрасную мелодию музыкальной шкатулки. Наблюдает завороженно, а потом наблюдает за ней, лишь уголки губ дёрнутся, а сердце утонет в нежности. Мгновение и губы касаются щеки. Мгновение и передаёт подарок в её ласковые руки.
– Теперь это твоё, мы получили благословение старика Дугласа, разве не прелестно? – склоняет голову к плечу, засматривается на её лицо. Убийственно красива. Всегда красива для него. Самая красивая невеста. Ты заколдован навечно, Джун. – Можно я тебя поцелую? Теперь можно? Безлимит на поцелуи? Здесь никого нет? – осматривается с опаской, а потом пожимает плечами, выпуская смешок. Ладонь прижмётся к тёплой щеке, он подплывёт будто к ней, губами коснётся вечно и бесконечно самых желанных губ. Этот поцелуй был с привкусом апельсиновой корки, впрочем, никто не знал, почему от этих старинных вещей пахло апельсиновой коркой и малиной с душистыми травами. Каждый поцелуй имеет свой вкус. Каждый поцелуй имеет набор своих оттенков. Набор оттенков чувств. Немного с запалом, немного с нетерпением каким-то, целует губы, а ощущения внутри, оседающие внизу живота совершенно новые. Магия наших поцелуев. Нескончаемая, тягучая и золотистая магия. – Может, гостям без нас хорошо? – останавливается, замечая красный сигнал стоп где-то в сознании, только расстояние ничтожное всё ещё, только дыхание сбитое и тяжёлое. – Или нам без них хорошо? – сквозь лёгкую улыбку оставляет ещё один, пылкий поцелуй, а потом сигнал стоп маячит перед глазами.
– Ладно, нужно родителей отправить отдыхать. Кстати . . . что ты здесь делала?

Даже не знаю, могут ли женихи врываться в комнату невесты, мешать переодеваться, а потом предлагать свою помощь. Даже не знаю, как бы посмотрел на меня твой отец и не взялся бы на бейсбольную биту. Даже не знаю. Только наша свадьба особенная. Наша свадьба от других разница. Многие моменты невероятные, с долей оригинальности, навсегда в наших лучших воспоминаниях. Мне по душе, а тебе?

Пуговица за пуговицей, расстёгивает медленно, только не теряется как было с чёрным платьем. Кому как не тебе расстёгивать свадебное? Сердце замирает, глупое сердце, недолго находится в состоянии покоя — бесится. Последняя пуговица. Взгляд по ровной линии позвоночника, кожа словно фарфоровая, гладкая — прикоснуться хочется. Позже, Джун. Вдыхает глубоко, интересуется мысленно, где могла пропасть Тэхи. Только не подумал, что она могла пропасть, увидев кусочек того поцелуя или услышав беседу, участие в которой могут принимать только двое. Он считает себя жертвой отчего-то, а потом улыбается глупо, ведь мог бы позвать кого-то из женского пола — нет, решился сам. Лишь маленькую шалость себе позволяет — поцеловать обнажённое плечо и потом, тонет в пышном, белом платье, пытаясь разобрать что к чему и как его расправить, прежде чем повесить на манекен роста Хегё.
– Где конец . . . где начало? Кажется, нашёл! О нет, не нашёл, не волнуйся, я справлюсь, – ткань шуршит в руках, а он вспоминает себя же несколько часов назад. Завороженный неземной красотой. Улыбка блаженная. Вспоминает и каким-то образом по картинке, надевает на манекен это платье. Опять мать настояла, чтобы не помялось, чтобы потом сложить осторожно, и чтобы это сделали руки профессионалов. Улыбается довольно, подбегает к ней сзади, сжимая тёплые плечи в руках, прижимаясь губами к щеке.
– С твоим платьем всё хорошо, любимая, – только бы другое надеть, только бы зайти никто не подумал. Неловко будет? К чёрту. Правильно, Джун. Имеешь право.

Сейчас она переоденется, сейчас начнётся неотъемлемая часть любой свадьбы — безудержное веселье. Без старших. Только Гё, мы можем наконец поверить, что всё случилось. Мы с тобой. Официальная часть позади, а значит мы с тобой — муж и жена. Значит, мы можем полностью поверить в это. Случился день, когда наши мечты исполнились по высшему разряду. Всё превзошло мои ожидания, сполна.

Наш день. Наша свадьба. Наша мечта. Моя Хегё.

Поделиться42017-11-18 00:25:10

Автор: minholik
Администратор
Уважение: [+0/-0]

Только оседает пыль досады, а мягкие касания Гё, поглаживания успокаивают, окунают в романтическую атмосферу, долгожданную и необходимую душе. Проникновением и чувством заполняется взгляд, всматривается в её лицо, укрытое полумраком. Уголки губ осторожно приподнимаются, а руки тянутся к ней. Я готов ночами напролёт танцевать с тобой, любимая. Очень близко, но расстояние разделяет и нагоняет трепет, расслабляется, скидывает напряжение. Рука на талии, другая держит тёплую ладонь, сохранившую запах клубники. Смотрит завороженно, глубоко любяще, серьёзно, а медленный танец получается сам по себе, машинально, с подсказками вроде её отсчёта. Склоняет голову к плечу, заинтересованность, любопытство в тёмных глазах. Встречаться с любимым взглядом н р а в и т с я, колотится и переворачивается всё внутри, хочется сократить расстояние до минимума, но удерживает очередной порыв. Старается отдаться танцу, это ведь тоже с т р а с т ь. Это способ выплеснуть чувства из самых глубин души. Влюблённый в её голос, влюблённый в её смех, влюблённый в её глаза. Это их мелодия, это их собственный ритм, их маленький мир из двух комнат и необъятной любви друг к другу. До последнего, до мирной тишины прислушивается, присматривается, иногда слабо улыбается, но лицо отчего-то серьёзное, а меж бровями пролегают складки. Он держит её, крепко держит в своих руках и ему нравится держать её, не позволить упасть даже когда силы покинули. Нравится.

А ещё нравится кружится и теряться в темноте, нравится целовать, точно подбирая момент. Ты знаешь, как найти её губы, тебя тянет магнитом, а лицо всё ещё серьёзное, высказывает твои истинные, искренние и значимые чувства. Потому что ты любишь всерьёз, ты отдаёшься любви и готов доказывать её бесконечно, постоянно, делами, словами, каждой секундой своей жизни. Глаза закрыты — сердце открыто. Я верю в любовь, я верю любви. Сердце горячее. Пускается в танец невольно, по выученным движениям, а в определённый момент это уже их собственный вальс. Горящий поцелуй, сгорающая душа, тебе всё мало. Тянешь ещё ближе к себе за талию, целуешь со всей страстью, а в голове под взрывы салютов своя мелодия и снопы искр. Танец любви струится сквозь бесконечность. Навеки. А она податлива, мягкая словно воск в твоих руках. Твоя любимая, твоя как никогда желанная, Хегё.
Отрываешься от её губ, медленно открываешь глаза и ловишь этот вздох, вдыхаешь, находясь всё ещё опасно близко. Взгляд томный касается лица, по ладоням и рукам не своя, но родная дрожь. Отрешённые от всего мира по своей воле, впавшие в забвение сладостное, иногда мучительное и терзающее, но приятное. Дышит ей в лицо, старается тише, а выдохи невольно шумные и опаляющие. Хорошо. Очень хорошо. Я пропадаю в тебе. Вблизи всматривается в её серьёзный взгляд, голос любимый слегка приглушённый. Невыносимо. Ты нужна мне сейчас. Чувствует, как рубашка немного расходится, на грани головокружения и падения в пропасть. На грани безумия. Сдерживает шумные выдохи с какой-то хрипотцой, наклоняясь к её плечу. – Не надо так . . . Гё . . . – поздно, Джун. Лёгкий ветерок пробежит по телу, а её голос топит в безрассудной любви, в безумии, в страсти наплывающей свежими волнами. Сердце гулко и быстро бьётся, мощно, выбивается буквально, стоило лишь её теплой ладони прикоснуться. По груди горячая полоса от касания — сгорает. А кровь, которую сердце гоняет вскипает, бурлит. Я не могу больше ждать, Гё. Я не могу. Уходит молча, захлопывая дверь, включая ледяную воду.

Бьёт ладонями по лицу, умывает холодной водой, немного остужая свой властный пыл. Вдыхает глубоко, упирается ладонями в белоснежную, гладкую раковину, опускает голову — капли холодные стекают на кафель. Выдыхает судорожно. Вам обоим предстоит сделать этот шаг, более уверенный, с большей смелостью и решительностью. Переступить черту, за которой то, что раньше являлось недоступным, теперь в ваших руках, теперь в шаге от вас. И ты понимаешь окончательно, осознаёшь, когда смотришь на кольцо, что как прежде отныне не будет. Вся жизнь меняется, и ты думаешь об этом сейчас зачем-то, набираешься смелости собственной. Никто ведь не говорил, что не бывает волнующе и тревожно мужчинам в первую брачную ночь. Для кого-то это рывок необдуманный, под действием сильных чувств, ослепляющих и берущих под свой контроль, а для кого-то волнительный, глубокий, всю жизнь значащий. Дурак ты, Джун. Не веришь всё ещё? Дурак. Она твоя жена. Твоя. Поверь снова. Смотри как кольцо блестит под лампой. Смотрит на своё отражение в чистейшем зеркале, слабо улыбается и внезапно дёргает ручку двери, выходит, хлопая по выключателю. Не о душе сейчас.

Шаг вперёд. Дабы не столкнуться со стеной или дверью, вытягивает руки, щурится, таки возвращается в спальню неспешно. Останавливается, пытаясь найти её в густой темноте. – Любимая . . . – мне нравится тебя так звать, мне нравится вторить о своей любви постоянно, всеми возможными способами. Найдёт. Снова найдёт во мраке, снова будет рядом, снова успокоишься и плечи расправишь, опустишь расслабленно. Отдайся моменту, отдайся, чувство твоё поведёт по самому верному пути. Позволь погубить и рассудок, и память, и сердце. Позволь. Не думай только, думать в столь прекрасный, чудесный миг о п а с н о, для здоровья. Утопает в её объятьях со спины, опускает веки, чувствуя поцелуй на шее. Пробуждает то, ненадолго угомонившееся желание, пробуждает шторм над морем чувств, нагоняет трепет и приятную слабость. Перед ней слабость. Перед её поцелуями.
Оборачивается, опуская руки на талию, подставляя лицо под тёплую ладонь и вновь закрывая глаза. Раз. Начинает теряться. Два. Вино в крови, в голове, подталкивает к вращениям, окутывает пеленой с терпким ароматом. Три. Готов сорваться. Её голос будоражит, её голос и уже смысл слов не столь важен, её голос взывает к желанию и необходимости прямо сейчас. Жалкие остатки терпения, жалкие шаги к границе и пределу, осталось совсем мало. Слегка покачивая головой, на вопросы или просто — не разобрать, просто рывок делает с весьма серьёзным видом и складками на лбу — подхватывает резко. Падают на мягкую кровать — матрас прогибается. Осыпает поцелуями лицо, всё оголённое тело, что открыто перед глазами, а дыхание сбито окончательно.

Этой ночью я хочу нарисовать звёзды своими личными красками.

Шаг. Обрыв. Полёт в мягкую тьму, пропасть из которой взлететь позволят крылья, ещё не приобретённые тобой. Дыши глубже, замри на трепетное мгновение чтобы посмотреть ей в глаза. Почувствуй. Подрагиваешь едва заметно, накрывает свежей волной, новой силой, однако взгляд вливается в этот, вечно звёздный, вечно яркий, даже в густых потёмках. Тёмная ночь, освещённая её глазами, ожившая её прикосновениями. Ты живёшь этой ночью за её счёт, ты не сгораешь до ничтожного пепла, потому что она в твоих руках. Ты снова готов совершить любой, безумный, великий подвиг, готов завоевать весь мир для неё. Е д и н с т в е н н о й. И тонешь в глазах, тонешь в словах, выдыхаешь горячим потоком.
– Обещаю . . . любимая, не отпущу . . . – невозможно, немыслимо, непостижимо. Отпустить тебя всё равно что разбиться, лишить себя жизненно необходимого воздуха, убить себя. Проникновенным шёпотом, чуть остывшим дыханием, теперь тёплым, по щеке. – Обещаю, – вторишь тихо, ведя ладонью по руке, дышишь тяжело, спускаясь на пару сантиметров от мочки уха к шее — касаешься губами невесомо. Доверься мне, милая. Сейчас. И навсегда. Просто. Доверься мне. Голову снова и снова закружит её аромат, перемешанный с вином и фруктами. Голову закружит момент длинной в ночь. Осторожнее будь.
Окутывает мягко призрачный туман, растворяется в нём эта комната, а ещё весь мир, остаётся лишь о н а. Даже если наступит конец света — останется лишь о н а. Тебе нравится безумно касаться посветлевшей кожи, нравится дыханием выводить мудрёные узоры, прежде чем коснуться смелее. Удерживаемый в последний раз, срывается со всеми ветрами чувств, ощущая всем существом свободу, получая её р а з р е ш е н и е. Каждая клеточка тела трепещет в каком-то благоговении, проникается нежностью. Губами водишь по шее, а потом целуешь, глубоко вдыхаешь — внутри, в лёгких оседает аромат любимой женщины, её аромат, неповторимый, раскрывающийся пышным цветком сейчас, в этом мраке и сладостном моменте. Аромат любимой женщины впитывается, проникает под кожу и пробегает по венам, оставаясь там н а в е ч н о. Ты в моих венах. Ты во мне. Ты знаешь. Внутренний голос, теряющий всякую бдительность, подсказывает смелее, а ты медлишь отчего-то. Подсказывает быстрее, нетерпеливо, а ты вопреки всему, вопреки вихрю чувств, срывающему рассудок, неспешно оставляешь поцелуи на тонкой шее, неспешно вырисовываешь губами картины на грудной клетке и проводишь ими по ключицам. Медлишь, словно боишься птицу спугнуть, словно боишься разрушить хрупкое, прекрасное строение, невероятно чудно организованное. Ты помнишь, ты вспомнил то до безобразия некрасивое, гадкое слово, вспомнил какое-то время назад её слёзы. А теперь желаешь доказать, что она необходима тебе с е й ч а с и в с е г д а. Она нужна тебе. Всё, что можешь хотеть сейчас и вечно — она. Ты необходима мне, Гё. Душа п р о с и т тебя, Гё. Тебя. Единственную, любимую и желанную, тебя. Только тебя. Ты услышишь мою душу? Поцелуями осыпаешь теперь с едва уловимыми нотами пылкости, теперь решительнее, теперь с немыми утверждениями и восклицаниями ты нужна мне прямо сейчас. Губами прижимаешься, а ладони по оголённым плечам. Губами создаёшь собственные карты, зная все пути, зная на ощупь в темноте. Господи, ты сводишь меня с ума. Ты. Сон Хегё. Это тягучее вступление выливается в нежный порыв с едва ощутимыми вкраплениями страсти, и ты норовишь оттянуть внутренний пожар, пытаешься сдержаться в какой-то мере. Чтобы не спугнуть, чтобы одарить наслаждением, накрывающим с головой и уносящим в каике-то пышные, цветущие сады. Там, в ароматных цветениях и останешься, потеряешься, потеряешься в ней до самого утра. Одежду отбрасываешь, чувствуешь касание приятное простыней, сверкающих еле-еле под скользнувшей полосой света. Целуешь её лицо, не пропуская даже миллиметра, целуешь уголок губ, а потом пропадаешь в очередном поцелуе заново. По-новому. Губы напухшие, воспалённые, красные, однако желанные снова и снова. Сводящие с ума снова и снова, поцелуй, окунающий в море нежно-страстное. Удивительное сочетание с неизведанным вкусом. Накрывает волной опять, накрывает бесповоротно опять, забвения ударяет гулко, да так, что теряются последние капли какого-то осознания здравого. Ты только аккуратнее будь. Полотенце махровое под ладонями, пальцы снова оттягивают, руки исследуют в поисках где завязано крепко — сдерживаешь себя в какой-то сотый раз. Отрываясь, оттягивая нижнюю губу, спускается проводя чуть влажные дорожки по шее. Знает на вкус, знает на ощупь, знает ощущения невероятные от касания каждого дюйма кожи нежной, пахнущей опьяняюще. Всё, что открыто, поддаётся тщательному изучению, тщательному обследованию руками и губами. Всё зарисовано звёздами и сверкает в безмятежной тьме, подыгрывающей им так ловко. Наконец справляешься с этим, пока веки опущены, целуешь плечо, тянешь шлейф нежных поцелуев по всему предплечью, пока руки настойчиво тянут белое полотенце, откидывают в сторону. Всем телом прижимаешься к её, впадая в омут небывалых чувств, перемешивая их в одну смесь, легко воспламеняющуюся. Начинаешь неистово гореть, желание то огромное сдерживать до невозможности трудно, но внутреннее что-то отдёргивает легонько, вынуждает помедлить кое-где, вынуждает быть предельно осторожным, особенно бережным. Ты же доверяешь мне, как всегда? Как мы привыкли? Ты доверяешь мне сейчас? Без твоего доверия мне смелости не хватит. Но прежде чем взорваться обжигающим пламенем, тонешь в море каких-то пастельных оттенков, в море нежности, самой необъятной нежности к ней. Теряешься в цветочных ароматах, осыпаешься словно весенними лепестками, поцелуями плечи, срываешь ветку тяжёлую — лепестков снегопад, по груди сыплются, оседают на животе, а подушечки пальцев невесомо касаются, завитушки выводят там, где напухшие губы побывали. Утопает, упоение это слишком сладостное, слишком приятное, жажду утоляет на определённое время. Оторваться н е в о з м о ж н о. Необходимость. Бесконечно целовать тебя — необходимость. Всю свою любовь к поцелуям изливает, снова поднимается, задевая губами дюймы кожи, ещё не тронутые. Растворяешься в ласках, под её руками тихо трепещешь, волны дрожи пропускаешь. Точно морскими волнами покачивает, точно убаюкивает, пока огонь внутри прикрыт со всех сторон от буйного смерча. Прорываются проблески игривого пламени, вперемешку с нежными касаниями, немного заигрывается, отдавая страсти какую-то малую часть себя. До того, как соединиться воедино и дыхания смешать в одно, ни одного миллиметра не оставишь без горячего поцелуя. А теперь вдыхай глубже. Бережно. Когда тот самый огненный разрыв прогремит, когда желание возьмёт верх, главенство над звёздной ночью, когда всем своим телом повторит на горячем выдохе ты нужна мне. Теперь расширяя границы, всё ещё неспешно и со всей осторожностью, отвлекает снова губы целуя, снова унося за собой в танец страстный, безумный, с гулко бьющимися сердцами и поцелуем, который бесповоротно кружит голову. Цветёт алым, пышным цветком на губах, разливает аромат по крови и пламя по телу — ты сгораешь постепенно, а вскоре будешь гореть невозможно, будешь просто г о р е т ь. Останавливаешь себя, замираешь, прислушиваясь к её сердцу, открывая глаза на миг, всматриваясь в лицо прекрасное, любимое. Ты права, прямые взгляды — это про нас. Без с т е с н е н и я. Медленно, растягивая секунды и минуты, с какой-то ответственностью на плечах, потому что первый раз совместного сгорания слишком важен. Первый раз полного ощущения друг друга. Наблюдаешь, держишь момент в своих руках, под своим контролем, горячим шёпотом, касаясь уха скажи, если что-то не так, я остановлюсь. И головокружение это постепенное, полёт к небесам неспешный, достижение той точки и путь к ней тянется чем-то горько-сладким. Дыхание сбивается, опускаешься снова и снова, получая разрешение коснуться — губами захватываешь это белесое, фарфоровое полотно, влажные узоры изобретаешь, звёзды создаёшь на теле. Руки отчего-то непослушные, задевают места особо чувствительные — ответ своеобразный на её с ума сводящие поцелуи, вынуждающие кидать ещё больше сил, чтобы сдержаться. А теперь тебе позволяют выйти за пределы, подняться выше или проникнуть глубже, по собственной воли быть утопленным в пылких чувствах. Сердце твоё всё равно пляшет, наверное, страстное танго, сердце твоё, заполненное любовью. Люблю тебя в каждом движении, в каждом касании губ, в каждом слиянии, приводящим в трепет и высшее наслаждение. Люблю. Люблю. Люблю. Пылаешь. И наконец, желание бережно держать её тело в своих руках, удовлетворяется, желание быть ближе чем возможно, быть одним дыханием, быть одним целым — превосходит все твои ожидания, признай. Эта ночь тебе была так же необходима. Эта ночь, когда рисуешь звёздные картины своими личными красками, когда любишь всей душой и телом, когда достигаешь небесной точки удовлетворения. Упиваешься ею, и тебе всё м а л о, дышишь ею, м а л о. Всё так же осторожно двигаешься в этом окутывающим, мягком и немного прозрачном мраке, в этих тонких простынях, но утопаешь в ней. Отдаёшься целиком ей, забираешь её целиком себе, лелея то осознание громкое моя, только моя. И здесь пробудится неугомонный собственник от внутреннего пожара, когда внутренности будут сгорать, только благодаря ей в пепел не превратятся, уцелеют. Раскованности больше, свободы больше, когда ощущаешь, что всё как надо идёт, когда всё в порядке. Отголоски того рассудка растворятся на алых горизонтах, на ярко-оранжевых, насыщенных закатах, а в руках какая-то сила появляется, растекается по всему телу. Будешь держать крепче. Не отпустишь. Н и к о г д а. Полёт этот стремительный, к самым звёздам, остро сияющим, привлекающим своим ослепительным блеском. Полёт в раскрытых небесах, а ты ведь любишь летать, ты без ума от полётов. Тебе вдруг ещё захочется, ещё выше, захочется весь тёмный небосвод облететь, исследовать все края, всю высоту и глубину. Большего захочется, неотрывно, без передышки и остановки. Поднять её к небесам — тоже твоё желание, накрыть волной приятных ощущений, унести с собой — твоё желание. Поэтому не остановишься, окунёшься с головой в танец более страстный, красным перцем приправленный, жгучий и острый. Лишь иногда замирать будешь, вглядываясь в лицо без неловкости, прикладывая голову к груди и прислушиваясь к биению её сердца, проводя ладонями по рукам, плечами и животу, проникаясь ею, распознавая чувства не свои, но родные, не свои, но слишком многозначащие. Ты ведь скажешь, ты ведь остановишь, если я делаю тебе н е п р и я т н о. От какого-то лёгкого волнения пот выступит на лбу каплями, жилки на шее будут выпирать и пульсировать ощутимо. Дыхание тяжёлое, горячее, а грудная клетка в оковах будто, а её прикосновения исцеляют будто. Её ответы немые или слышные важны для тебя слишком в этот момент, она важна для тебя с л и ш к о м. Волна эта откатится снова, вернётся к необъятному морю, а ты словно на руки подхватишь и поднимешь всю к тому же, звёздному небу. Опустишь на месяц серебряный, накроешь одеялом из мерцающих плеяд. Подаришь ей вселенную, сделаешь её своей вселенной снова, снова и снова. Будешь выдыхать горячо, будешь целовать, оставляя красноватые, влажные следы, будешь нежно касаться губами уже полюбившихся точек на плечах, груди и шее, а их слишком много оказалась, целая, звёздная карта в которой разбираться способен лишь ты. Только ты. Только твоя карта. Только твоя женщина. Только. Твоя. Единственная и твоя. И допуская эти мысли, почему-то шальные, игривые, спешно зацелуешь с небывалой пылкостью, не останавливаясь даже на секунду, забывая, что дышать необходимо, начинаю в полной мере, дышать ею. Если кислорода больше не будет, я не умру, я буду дышать тобой, я буду ж и т ь. Каждый поцелуй горячий, обжигающий, каждый оставляет словно клеймо, знак и отметку что твоя женщина. Собственник не иначе, не желающий делиться с этим миром тем, чего сам так долго ждал. Тем, что получил в полной мере. И это навсегда. Так будет отныне и вечно. Будешь напоминать себе и всему свету зачем-то, что она твоя. Твоя и только твоя. Потому сейчас пылко целуешь, теперь лицо, губы только задеваешь, будто пытаешься поиграть, по шее накалённое страстью и вином, дыхание, ладонями от груди к талии стройной. Тебе нравится безумно своими руками касаться разгорячённого, обнаженного тела, нравится целовать неотрывно, зацеловывать почти, тут без шансов на спасение какое-либо, тебя не остановить, только выждать пока пройдёт волна, иногда долгая, иногда короткая. Но ты всё ещё кружишься на этой карусели под небосводами, всё ещё плывёшь в звёздах, её чувствуешь всем своим существом, каждой клеточкой, выдыхаешь шумно, темп сбавляешь постепенно. Силы будут подходить к исходу, но желание вспыхивает вновь. М а л о. Её тебе мало, это увы, непоправимо, неисправимо вовсе. Уткнёшься носом в ложбинку очаровательную, разделяющую грудную клетку пополам, вдохнешь снова глубоко, а лёгкие уже забиты пьянящим ароматом клубники, вина и женщины твоей. Скользнут ещё две минуты от этой безмятежной, хрустально-звёздной ночи — поцелуешь нежно эту впадинку, по груди носом поводишь, дыша очень тихо, придерживая её бёдра руками. Силы немного восстановятся, последует ещё один, более медленный, более бережный рывок, с предельной осторожностью. Высшие точки будут достигнуты, течение наслаждения по спине прольётся, плескаться будет внутри, водопады эмоций чутких и пылких разольются, выйдут за берега и затопят окончательно. Теряешь голову в очередной раз, позволив вам двоим передохнуть несколько минут, и снова пускаешься в полёт, выбивая из себя последние силы, но отдаваясь ей полностью, отдаваясь самому мощному во вселенной, чувству. Иногда шепчет горячего те три слова, иногда на шумных, тяжёлых выдохах, но шепчет потому что не может м о л ч а т ь. Красноречивее всех слов действия, однако шёпот проникновенный, а с ним пламя изнутри и дышать легче, свободнее, когда пыл остужается. Я на грани, любимая. На грани всего. Но тебя отпускать не хочу. Время тоже теряется, времени не существует в этой комнатке, о нём заговорит лишь неспешно светлеющее небо. А пока звёзды не потухли, пока ветер дикий бьётся об окно, пока город укрывает ночь, ты продолжай любить и отдавать свою любовь ей, продолжай тонуть, поднимаясь выше уровня небес, потому что приобрёл крылья. Взлетел из пропасти в мягкой тьме, к самой вышине на крыльях, которыми она одаривает. Без тебя никак. Без тебя всегда никак. Этой ночью без тебя н и к а к. И ты понимаешь, что благодаря ей существуешь сейчас, понимаешь насколько эта близость важна для тебя. Осознаёшь и снова желание то, непобедимое, пуститься в полёт вместе, осыпать наслаждением наивысшим, просто чтобы ей было так же х о р о ш о. Тебе хорошо, любимая? Из полумрака кажется, улыбка лёгкая, едва заметная, проступает на лице. Движения медленные вдруг, тянутся по секундам, минутам, пальцы в волосах запутаются, губами накроешь её, затянешь в нежно-бархатный поцелуй, а потом обхватываешь руками и прижимаешься вплотную, сливаясь с родным телом, сливаясь с душой, невероятно родной и любимой. Сжимать в объятьях до боли, целовать с небывалой страстью, любить, ощущая силу словно сама смерть тебе не страшна — безумный миг сковывает, и отпускает, позволяя выдохнуть, прихватывает снова, выпускает из крепкой хватки. Волнами эмоции, а ты оглушённый, ослеплённый, лишь чувствуешь её, чувствуешь до самой глубины, она глубоко в тебе, и ты в ней, и отчего-то бросает в лёгкую дрожь, словно дождь моросит. Ощущения захватывают самые разные, самые ласковые, самые пылкие, самые волнительные и приятные. За минуту можешь поменяться, можешь окунуться из нежности в страсть, можешь смешивать в одну смесь, можешь волноваться, можешь сгорать от удовольствия небывалого. Карусель чувств кружит, кружит, кружит не останавливаясь. Ты не останавливаешься, пока душа ещё просит, пока есть силы, пока она позволяет. Миг последний, когда вспыхивает пламя звёзд, ослепляет яркими фонтанами, искрящимися разрывами, когда пропадает земля, пропадает абсолютно всё, лишь это чувство, лишь она в твоих руках, вся твоя, вся тобой любимая, любимая без остатка, до самой глубины. Смелое касание огней, касание звёзд, фейерверк внутри, а осыпается на её тело мелкими, быстрыми, но обжигающими искрами-поцелуями. Ладони скользнут под спину, водить будешь ими нежно, от затылка к пояснице, простыни зашуршат в тишине, нарушаемой лишь стуком сердец и дыханием шумным. Впивается уже в напухшие, красные губы, почему-то нетрепливо, почему-то требовательно и горячо. Вспышка яркая, страсти раскат, содрогание последнее, горячей струи всплеск и в глазах потухают всполохи. Долгий, шумный выдох в губы, сам не замечаешь, как крепко держишь её в своих руках. Сглатываешь ком подступивший, дышишь тяжело, прерывисто, судорожно даже. Не отпускаешь сразу, не отпускаешь долго, прижимаясь к ней, голову опуская и касаясь губами ключицы. Сердце колотится неистово прямо сейчас, выдыхаемый поток остывает постепенно, всё тело, налитое чем-то приятным, горячим отчего мучительно бывает, вибрирует слегка, подрагивает вновь. Рука одна выскальзывает, поглаживает плечо, обрисовывает контуры и очертания красивого тела, теперь более видного в лёгком, дымчатом свете из окна. Светлое, прекрасное, гибкое и обнажённое полностью — зачаровывает как, то свадебное, белое платье, даже с большей, небывалой силой. Наслаждение эстетическое, высшее, до дрожи приятное. Пленительное и божественное, о чём только ты будешь знать, что только ты видел и имеешь полное право рассматривать в полутьме, не смущаясь. Формы плавные, светлые выступают, полоса слабого света касается, а пальцы снова нежно выводят невидимые завитушки и узоры, водя по плечу, шее, груди белоснежной, и на животе где-то, где ориентируешься на ощупь. На лице вдруг серьёзность возникает, с добавлением усталости, но усталость приятная, сон отходит, а взгляд нежно-глубокий, всё ещё чувственней и любящий, правда с той же усталостью, рассматривает истинное, прекрасное творение, словно произведение искусства. Как ты можешь быть такой красивой? Слишком. Красивой. А потом убирает руку из-под спины, на большую, мягкую подушку опускается, только всё равно к ней подкрадывается, обнимает одной рукой, другой натягивает шуршащее одеяло до плеч почти, оставляя себе кусочек красоты для обозрения — улыбается невинно.
– Любимая . . . – очень тихо, голос севший, сиплый. – я люблю тебя, – снова улыбка ласковая, взгляд ласково-любящий. Тянется к ней, осторожно, нежно целует губы, пальцами придерживая подбородок и обнимая за тёплые плечи. Останавливается, пропускает улыбку, целует вновь, потому что поцелуев не бывает много, потому что х о ч е т с я поцеловать.
– Очень . . . – лицо осыпает нежными касаниями воспалённых губ, остывает, тонет в чём-то лёгком и приятном, убаюкивающем словно колыбельная, в каких-то светло-голубых облаках.
– Очень люблю . . . – шепчет в губы, целует, волна дрожи опять. Но теперь будет невесомо касаться, убаюкивающе, сплетая из поцелуев и размеренного дыхания колыбельную для неё. Будет целовать очень нежно плечи и ключицы, иногда спускаясь к груди, а потом угомонится наконец, уляжется на подушку, наблюдая как она засыпает. – Спи крепко, милая, – сквозь улыбку, сон сквозь объятья, под покрывалом счастья, удовлетворения полного, будто за окном не первое ноября, а весна расцветает, невероятно прекрасная, как женщина в его объятьях. Проваливается в дрёму сладкую, в облака мягкие на светлеющем, синем небе.

Я так люблю тебя, что сегодня нарисовал своими личными красками небеса и звёзды, нарисовал планету и космос, галактику и вселенную, нарисовал и подарил тебе. Я бесконечно благодарен за то, что ты моя. Ты моя жена, Сон Хегё. Ты моя звёздная система. Моя женщина с моим любимым ароматом. Я люблю тебя.

Студеные капли барабанят по крышам, заплёскивают окна, а по холодным, серым дорогам растекаются прозрачные лужи. Город встречает утро позже обычного, позже пробивается солнечный свет через плотные тучи, позже светлеют тёмные улицы и переулки, а людям всё равно приходится вставать по будильнику, надевать резиновые сапоги, раскрывать зонтики и продолжать жить. Людям приходится, но не нам. Утро тихое, сумрачное, подкрадывается неспешно, касается плеча осторожно, будит очень медленно. Правда, позднее, остаток где-то на полчаса и начнётся день. Глаза раскрывает, видит её перед собой, чувствует в объятьях — невольно улыбка ползёт, совсем сонная, и сам он совсем растрёпанный, в полудрёме парящий. Рассматривает с нежностью красивое лицо, подтягивает, прикрывает одеялом, которое сползти ночью умудрилось. Или ты действительно не осторожно спишь, Джун, в отличие от неё. Тянется к ней, целует губы невесомо, ощущая на своих всё ещё, поцелуи прошлой ночи. Всё ещё хорошо, хочется бесцельно провести день в постели, разглядывать Гё с искренним интересом и прислушиваться к ноябрьскому дождю. Хочется не делать н и ч е г о, полениться от души, только рядом с ней, только держа в объятьях и не отпуская даже на мгновение. Главное условие, иначе ленивый день теряет весь свой смысл. Улыбается во всю ширь лица, заправляет за ухо прядь высохших волос, потом присматривается, выискивая родинки на теле, теперь в сероватом свете можно заметить если быть внимательным. Свои бесценные находки отмечает лёгким касанием подушечкой пальца, украдкой улыбается снова и снова, влюбляется этим невероятным утром снова и снова. Крошечные бабочки порхают в животе, а любовь больше мира. Спящая она — одна из его любимых картин. Необъяснимо. Непоправимо. Пальцы пробегаются по щеке, он кажется, просыпается и сон стряхивает быстро, быстрее нежели кофе, её очаровательные родинки и светлое, прекрасное, безмятежное лицо. Очень тепло, душа цветёт весенним утром, согревает чувство лучшего любого пухового одеяла. Смотришь на неё, и оно согревает. Приподнимается, краешек губ целует, потом оглядывается, вполне ожидая увидеть одежду где-то под кроватью, на ковре. Только костюм поднимает, складывает, а в картонном пакете находит брюки, футболку и толстовку грязновато-синего цвета, качает головой, слишком уж предусмотрительный Чихун. И так уж получается, что даже этим необычным утром, после необычной для них ночи, он просыпается раньше, встаёт и идёт куда-то. Сначала-таки принимает душ, одевается и заглядывает в спальню, задерживаясь в проходе. Спит. Милая. Осторожно открывает дверь, закрывает так же тихо, а взгляд сталкивается с табличкой.
– Всем спасибо, – выдаёт довольно своим обычным голосом, срывает. – Это ваше кажется, – оставляет между бутылок с моющими средствами на тележке горничной, кивает и совершенно счастливой, совершенно удовлетворённый, идёт дальше по коридору. Ещё прошлым вечером вы сбегали точно подростки, укравшие что-то, ещё прошлым вечером ты был взбешён и разозлён не на шутку, а сейчас словно паришь в безоблачном, чистом небе летним днём. Удивительная была ночь. А ты удивительно счастливый.

– Джун? Сон Джунки? Это ты, правда? – голос привлекает внимание, ощущает очень внимательный и радостный взгляд на себе, оборачивается. Честно, любых окликов он уже боится и вздрагивает, когда кто-то обращается со стороны. Хотелось ещё каплю романтики, ещё денёк, чтобы в полной мере насладиться этим новым ощущением — ты женат.
– Дружище, какими судьбами? – удивление в голосе, а Джунки выдыхает облегченно, подходит ближе, узнав в чертах лица давнего друга.
– Что насчёт тебя? – объятья короткие, дружеские, с хлопками по плечам.
– Я здесь работаю почти две недели. А ты? Выглядишь хорошо, свеженький такой.
– Я здесь . . . с женой, – непривычно, как-то очень непривычно, но захотелось повторить, понравилось. С женой.
– Ого! Когда успел? – толкает в плечо сильно, удивления ещё больше в радостных глазах.
– Вчера.
– Ты удивительный человек, я очень рад, но почему меня не позвал на свадьбу?
– Не знал, что ты в Корее, а номер американский оказался несуществующим. Прости.
– Ладно-ладно, никаких прости. Идём, я хорошенько поздравлю вас сегодня. Этой ночью вы не спали, я прав? – этот паршивец будет выше на десять сантиметров, закинет тяжёлую руку на плечи и никак не увернёшься. Джун тихо смеётся, кивает головой со взглядом "а как иначе?"

– На моей кухне создаются шедевры . . . фартук надень, жалко футболочку.
Оборачивается, вздрагивает, когда кто-то проносится мимо с криком "заказ номер сорок четыре готов". Здесь сверкающие, железные поверхности заставлены кухонной техникой, посудой и прочими, профессиональными инструментами. Свежие овощи разложены, зелень пучками в мисках, заготовки и куски мяса, которые рубят небольшими топориками. Наборы специй, душистые веточки мяты и тимьяна, обилие чёрного и красного перца, отчего-то едва сдерживает приступ чихания, нос раздражает. Поджаривается рыба на сковороде, запекается фуа-гра в духовке, готовится болоньезе огромными порциями для многими любимой пасты. Кухни высокого, профессионального уровня всегда были каким-то отдельным миром со своими законами и принципами, и знает, как этим всем управлять лишь один человек — шеф-повар. Друг в свою очередь, выглядит не менее довольно, пробует соус и даёт указания подопечному, но следующего к себе не подпускает с ложкой буйабеса, потому что у него здесь немного потерянный человек, глядящий по сторонам перепугано. Единственное, на что он спокойно смотрел — как поджаривают тосты и заливают банановым сиропом.
– Тебе понравилось?
– Что?
– Ну как же . . . жена . . . но . . .
– Весьма странный вопрос, особенно для такого места.
– Ошибаешься, я сказал, что здесь создают шедевры, а значит, после этого завтрака ты не выйдешь из номера до вечера.
– Думаешь, мою женщину можно этим купить?
– Ты просто не знаешь, на что способна кулинария в вопросах романтики и страсти.

Знаешь, Гё, я действительно безумно люблю готовить для тебя. Мне хотелось взять в свои руки какой-нибудь важный, ответственный процесс, но Хёнмин доверял почистить овощи, всыпать специи или поперчить — не более. Заявлял неизменно, что я обязательно испорчу не только завтрак, вытекающий в обед, но и остаток своего дня, который мог бы провести прекрасно. Действенный аргумент. Поэтому моей задачей было внимательно наблюдать и отхватывать профессиональные приёмы, и в самом завершении мне позволяли добавить чего-то от себя, при этом, говорят, моё лицо источало весь свет мира. Не сомневаюсь, ведь я люблю тебя.
– Запечённая груша с креветками, в сыре гауда, три веточки кинзы, обязательно, оливковое масло 'экстра вирджин'. Утиные ножки 'конфи' с веточкой тимьяна и розмарина, покрытые восхитительной, золотистой корочкой, в соусе из красного вина. Мятное семифредо с мятным ликёром и наполнением из тёмного на семьдесят пять процентов шоколада. Бутылочка сухого Амароне с севера Италии ко всему, будет в самый раз. Не стоит благодарить, я работал во Франции пять лет и накопил много денег. Не думай, что это очень дорогой подарок.
Зачарованный взгляд скользит по большим, белым тарелкам, безусловно, одна отличается от другой, каждая со своим особым назначением, но это понимание от него, похоже, слишком далеко. Здесь яркими красками плещет аромат и вид будто с глянцевой фотографии, ещё одна секунда и готов поверить, что высокая кулинария способна творить чудеса и романтику. Протягивает руку — рукопожатие крепкое и друг резко тянет на себя, смотря в глаза строго.
– Не упусти момент, хорошо проведи время со своей женой. Успеешь ещё побыть мужем, а сегодня, вы должны помнить только об одной своей обязанности.
– Извращенец! Своим посетителям ты тоже об этом говоришь?
– Не каждый день приходится кормить молодожёнов, которым сутки всего лишь. Приятного аппетита. Ах! Не забудь о подаче, это важно. А ещё! Стой-стой.
– Ну что ещё? Она скоро проснётся, мы и так возились долго.
– Цветы. Это важно. Вот, и, ты, отвези это на пятый этаж. Тебе не обязательно заниматься тем, Джун, что может сделать персонал. Перед тем как покинете отель, зайдите ко мне, ладно? Удачи.

Джун всерьёз заволновался, что Гё могла подавно проснуться и тогда утро, сам момент пробуждения, лишены всякой романтики. Поэтому по коридору снова бежит, чуть ли не спотыкается на совершенно ровном месте, но равновесие удерживает. Длинноногий официант оставляет сервировочную тележку с блюдами, накрытыми металлическими баранчиками, а он в руках мнёт шуршащий букет. Всё удивительно-подозрительно идеально складывается, и орхидеи сладко пахнут, в купе с листьями аспидистры, ветками аралии и бледно-фиолетовой вероникой. Улыбается, расправляя веточки и лепестки, оставляет на своей подушке, возле её лица. Сладко-свежим ароматом насыщается весь номер, превращая утро в маленький, их собственный рай. Поцелуй с этим цветочным вкусом, нежный и смелый — не боится разбудить. Отсчитывает две минуты, по шестьдесят секунд, осыпая её лицо касаниями губ очень ласковыми, но настойчивыми, назойливыми в какой-то мере.
– Любимая . . . просыпайся, – улыбается сквозь, отходит и возвращается с маленькой чашечкой кофе и лёгкой сырной слойкой [а остальное после душа, вода пробуждает аппетит, как наставлял главный повар отеля].
– Как спалось? В нашем распоряжении половина ленивого дня. Мы можем . . . сходить в душ, – садится на край кровати, расплывается в обаятельной улыбке. – По очереди, только я первый пойду, – усмехается мельком.
– Интересно всё это разобрать, подарки, письма, потом будут спрашивать понравилось ли. Но самое главное, мы можем просто валяться в кровати, – падает на большое, мягкое одеяло, поперёк кровати, раскидывая руки в стороны и уставляясь в бежевый потолок. Орхидеи сладко пахнут, а кожа сохранила её аромат, кажется навечно — улавливает, поглядывает на Гё снизу.
– Наверное, больше всего я хочу н и ч е г о не делать, – говорит в потолок и очень серьёзно, а потом резко подрывается, тянет к себе, обхватывая оголённые плечи. Внутри начинает бушевать горячий смерч, с н о в а будто ночи было недостаточно, будто не хватает его любимой женщины катастрофически, и она необходима каждую секунду, прямо с е й ч а с. Тянет на себя, но оставляет некоторое расстояние, чтобы рассыпать горячие поцелуи по спине и оставить несколько долгих, нежных, вырисовывающих целые виражи на чистом полотне, жарким дыханием. Ладони скользят по плечам, срываются, руками обхватывает, водит по животу. "Твоё безумие определённо п р о д о л ж а е т с я."
– Я люблю тебя. Ты прекрасна. Кажется, это всё, что я могу сейчас сказать, – смеётся ей в плечо, продолжает целовать мягко и падать в любовь, падать в утреннее озеро нежности и цветочных ароматов вперемешку с кофейным.

Всё дело в том, что тебя мне мало.
Всё дело в том, что ты нужна мне этим днём, каждое мгновенье.
Ты нужна мне. Любимая и желанная. Бесконечно.

Страница: 1

happy little pill

Меню навигации

Пользовательские ссылки

Информация о пользователе

///

Сообщений 1 страница 4 из 4

Поделиться12017-10-12 20:33:28

Поделиться22017-10-22 19:48:03

Поделиться32017-11-07 18:31:45

Поделиться42017-11-18 00:25:10